Ознакомительная версия.
– Это что же такое?! Это все, что я в В. ненавижу… все это так сконцентрировалось в этой графомании. Что же это такое, как же можно это кому-то показывать?..
Вовке уж коль не нравится… то он возмущается, как дите, что у него отобрали игрушку… время отобрали на чтение, да еще ждут слов.
20.08.1974
Мне передали сценарий «Одиножды один», уже в который раз. Полока просит сыграть у него Толяна, на которого пробовался Высоцкий, и очень изящно, но Комитет не утвердил его. Теперь ко мне: и Мережко[120], и Полока, и вдруг Первое объединение… Но почему я должен вдруг это делать? Ведь поздно уже. У меня нет ни времени, ни сил, ни охоты!
Ох, мы поездим! Ох, поколесим! –
В Париж мечтая, а в Челны намылясь –
И будет наш театр кочевым
И уличным (к тому мы и стремились).
Владимир Высоцкий
ТЕАТРАЛЬНО-ТЮРЕМНЫЙ ЭТЮД НА ТАГАНСКИЕ ТЕМЫ
Легавым быть – готов был умереть я,
Отгрохать юбилеи – на тот свет,—
Но выяснилось: вовсе не рубеж – десятилетье,
Не юбилей, а просто десять лет.
И все-таки боржома мне налей —
За юбилей! – такие даты редки.
Ну ладно, хорошо – не юбилей,
А, скажем, две нормальных пятилетки.
Так с чем мы подошли к неюбилею?
За что мы выпьем и поговорим?
За то, что все вопросы и в «Конях», и в «Пелагее» —
Ответы на историю с «Живым».
Не пик и не зенит, не апогей —
Но я пою от имени всех зэков:
Побольше нам Живых и Пелагей —
Ну, словом, больше Добрых человеков!
Нам почести особые воздали:
Вот деньги раньше срока за квартал.
В газету заглянул – а там полным-полно регалий,
Я это между строчек прочитал.
Вот только про награды не найду,
Нет сообщений про гастроль в загранке —
Сидим в «определяющем» году,
Как, впрочем, и в «решающем», в Таганке.
Тюрьму сломали – мусор на помойку —
Но будет где головку прислонить:
Затеяли на площади годков на десять стройку —
Чтоб равновесье вновь восстановить.
Ох, мы поездим, ох, поколесим,
В Париж мечтая, а в Челны намылясь,—
И будет наш театр кочевым
И уличным – к тому мы и стремились.
Как хорошо – мы здесь сидим без кляпа,
И есть чем пить, жевать и речь вести.
А эти десять лет – не путь тюремного этапа:
Они – этап нелегкого пути.
Пьем за того, кто превозмог и смог,
Нас в юбилей привел, как полководец,—
За пахана – мы с ним тянули срок,
Наш первый убедительный червонец.
Еще мы пьем за спевку, смычку, спайку
С друзьями с давних пор, с таганских нар —
За то, что на банкетах вы делили с нами пайку,
Не получив за пьесу гонорар.
Редеют ваши стройные ряды —
Писателей, которых уважаешь,—
Но, говорят, от этого мужаешь! —
За дóлги ваши праведны труды —
Земной поклон, Абрамов и Можаич!
От наших «лиц» остался профиль детский,
Но первенец не сбит, как птица влет, —
Привет тебе, Андрей – Андрей Андреич Вознесенский,
И пусть второго Бог тебе пошлет!
Ах, Зина, жаль не склеилась семья
У нас там, в Сезуане, – время мало.
И жаль мне, что Гертруда – мать моя,
А что не мать мне – Василиса – Алла!
Ах, Ваня, Ваня Бортник – тихий сапа,
Как я горжусь, что я с тобой на «ты»!
Как жаль, спектакль не видел Паша,
Павел – римский папа,—
Он у тебя б набрался доброты.
Таганка, славься, смейся, плачь, кричи,
Живи и в наслажденье, и в страданье!
Пусть лягут рядом наши кирпичи
Краеугольным камнем в новом зданье![121]
05.09.1974
Вот уже третий день в Вильнюсе. А приехали на «ВМW», на «Высоцком», с Дыховичным. И ехали здорово, быстро, со скоростью средней 100, а так на спидометре держалось почти всю дорогу 140—120, а?! И какой же, получается, еврей не любит быстрой езды. Заночевали в Минске, в гостинице. Съели диких уток, подстреленных самим Полянским на охоте, членом Политбюро[122]. Поэтому они были вкусными втройне. Нет, хорошо ехали.
В гостинице вроде как сначала не было мест, но потом, как Высоцкий документ предъявил, и я подошел, «что-то он не похож на Золотухина», снял кепку, «ну вот теперь другое дело», нашелся номер трехместный, с улыбкой.
На следующий день при труппе сцепился с Дупаком. Ждали Шаповалова, Смирнова…
– Надо начинать репетицию, а не ждать.
– Вот когда вы будете режиссером, встанете сюда и будете вести репетицию…
– Придет время – встану. Семьдесят человек ждут неизвестно чего… Тем более у Шаповалова есть замены в зонгах, а Смирнов не с самого начала…
Меня защитил и поддержал Высоцкий. С нами уже трудно спорить.
А Высоцкого не пустили в ночной бар. «Тем более вы в таком виде» – а вид у него самый европейский, и вылезает он из машины «ВМW». Но галстук он никогда не носил, не имеет его, стало быть, ресторан в этой стране ему не светит, хотя он и Высоцкий и пр. Ну и посмеялись мы. «Достаточно, – говорит, – того, что я вылезу из машины «ВМW», мне в машину самовар принесут…»
Не успели мы вернуться оплеванными к машине, новый подарочек – сперли зеркало с машины. Вырвали с мясом. И будто мы сразу в чем-то виноваты, и машину жалко… как живую… Будто из тела вырвали…
Сейчас идет «Добрый». У Высоцкого берут интервью.
В. Высоцкий и В. Золотухин в спектакле «Добрый человек из Сезуана». Этот легендарный спектакль по пьесе Б. Брехта, с которого началась история Театра на Таганке под руководством Ю. Любимова, исследовал корни добра и зла в человеческой душе.
10.09.1974
Вчера мы летали с Володей в Ленинград, перед отлетом зашли в театр к шефу, только что прибывшему. На аэродроме мы разминулись с ним.
– Здравствуй, Володя. А это суперзвезда за тобой идет?
– Почему супер? Он просто – звезда.
– Ну, как поживает «Дурь»[123] – не твоя дурь, твоя дурь, я знаю, как поживает, а нилинская «Дурь»?
Вечером вернулись поздно и беседовали с шефом. Все об Англии, о репертуаре, а о моем деле только в конце, и пока ничего конкретного. Меня беспокоит «Мать». Без замены мне кранты. Да не может быть и речи об этом, улечу и все.
18.09.1974. Рига
Вести ужасные. Володя сбежал из больницы, вшивку делать не стал. Шеф намучился с ним в самолете…
Володя такое мне про меня наговорил, про мою прозу… Сравнивал мои некоторые страницы (даже писать стыдно) с Достоевским…
Ознакомительная версия.
