Но все-таки некая магия редакционного удостоверения сделала свое дело, в те годы к журналистам относились с опаской и почтением, и дежурный поведал мне, что на «край земли» идет один борт спецрейсом.
– Вы сами-то откуда будете?
– Из Целинограда.
– Да нет, живете вы где?
– В Москве.
– Земляк, – обрадовался дежурный.
Выяснилось, что он с Лесной, окончил Егорьевское училище ГВФ, прибыл сюда по замене кадров на два года и считает дни до отъезда домой.
Мы поговорили о Москве, с тоской вспомнили пивбар «Прага» в Парке культуры и еще много замечательных московских мест.
– Я тебе постараюсь помочь, через час спецборт идет на Тургай, может, уговорю пилота.
Мы вышли на летное поле. Следы заметала поземка, небо, мрачное, как жизнь, низко висело над взлетной полосой; казалось, подними руку – и коснешься темных облаков.
Вдалеке прогревал моторы небольшой Як с красным крестом на борту.
– Санавиация? – спросил я.
– Угу, – ответил мой спутник.
– Врачей везут?
– Можно и так сказать, – усмехнулся дежурный.
Мы подошли к машине. Пилот уже прогревал моторы.
Дежурный замахал руками, и пилот вылез из кабины.
– Слышь, Коля, – сказал мой благодетель, – возьми корреспондента на Тургай.
– Я что, – развел руками Коля, – я со всей душой. Только сам знаешь, кто здесь командует. Попробую уговорить.
Через несколько минут из самолета выглянул казах явно руководящего вида, в овчинном тулупе, накинутом на синее номенклатурное пальто с серым каракулевым воротником.
– Документы, – со знакомыми интонациями распорядился он.
Я протянул ему свое удостоверение, в котором было обозначено, что я – завотделом краевой комсомольской газеты.
Наверное, нигде в СССР не любили так должности, как в цветущем Казахстане. Чин «завотделом» заставлял задумываться национальных начальников.
Пока непроницаемый казах задумчиво сверял мою фотографию с оригиналом, из самолета выпрыгнул некто в кожаном пальто и пыжиковой шапке.
Он посмотрел на меня веселыми смеющимися глазами, взял у казаха удостоверение, мельком глянул и протянул мне.
– Откуда сам?
– Из Москвы.
– Земляк. В командировку?
– Конечно.
– Возьмем корреспондента, Есым Естомбаевич, возьмем. Поможем подручному партии.
Я залез в холодную кабину самолета, пилот дал мне ватный чехол, которым закрывали мотор.
– Накинь, корреспондент, а то в своем пальтишке замерзнешь.
– Ничего, врачи не дадут.
– Это точно, – ответил веселый человек в кожаном пальто, – мы врачи-общественники, у нас свое лекарство.
И как только самолет, вылетев, лег на курс, он вытащил из портфеля бутылку коньяка «Двин» и два раскладных стаканчика.
Мы выпили за знакомство, полет стал значительно приятнее.
В Тургае на летном поле рядом со странным сооружением, именуемым «Аэропорт», моих попутчиков ждали местные «врачи-общественники», двое из них были в светлых офицерских полушубках, погоны на них радостно светились васильковыми просветами.
– Ты куда, земляк? – спросил меня кожаный человек по имени Борис.
– В совхоз «Южный».
– Не ближний свет. Возможно, там и увидимся.
Я прилетел в этот забытый Богом, но не оставленный заботами КГБ город по письму. В совхозе «Южный» директор школы Бекбаулов избивал русских детей.
Когда я уезжал в командировку, мой московский знакомый Рамаз Мчелидзе, сын знаменитой певицы Веры Давыдовой, работавший в Целинограде замзавотделом пропаганды крайкома партии, сказал мне:
– Разбирайся как следует, только ни в коем случае не противопоставляй казахов и русских. Никакой национальной розни. Обычное бытовое хулиганство.
Секретарь райкома комсомола встретил меня с положенным радушием, сказал, что в семь утра в «Южный» пойдет грузовик с продуктами и захватит меня.
– Долго ехать-то? – поинтересовался я.
– Да нет, затемно выедете и затемно приедете.
Я все понял, в заснеженной степи никто не мог назвать точное время маршрута.
Так оно и вышло. С веселым приблатненным водилой Серегой мы покинули степную столицу в семь, а приехали около двенадцати ночи.
Два дня я разбирался с фактами бытового хулиганства. Беседовал с испуганными потерпевшими пацанами, с их родителями, написавшими письмо в редакцию, со страшным хулиганом Бекбауловым, который угрожал мне сначала карами за незнание национальных проблем, потом открыто сказал, что здесь вокруг степь, а у него в округе полно родственников.
Но я не убоялся степных разбойников и отловил неведомо куда исчезнувшего участкового и вырвал у него заявления родственников о рукоприкладстве.
Разместили меня на жилье в учебном кабинете бригады механизаторов. Убрали скамейки и поставили две койки. На второй размещался главный инженер Райсельхозмеханизации, который пока отсутствовал.
Вечером я решил пойти в клуб, прочитав на столбе афишу, что сегодня идет новый фильм «Люди и звери».
На улице недалеко от клуба встретился знакомый механизатор, отец одного из пострадавших мальчишек.
– В картину? – спросил он.
И я сразу же вспомнил армию и крик дневального: «Рота! Выходи строиться в картину».
Так почему-то испокон веков именовался в вооруженных силах кинопросмотр.
– Да, хочу посмотреть, вечер-то длинный.
– А ты, корреспондент, к землячкам своим сходи.
– К каким землячкам?
– Они ссыльные вроде, в последнем бараке по этой улице живут. Хорошие бабы, симпатичные, грамотные. Может, лучше время проведешь.
В длинном одноэтажном бараке светились окна, закрытые кокетливыми ситцевыми занавесками.
Я поднялся на крыльцо, постучал.
– Заходите, открыто! – крикнул звонкий женский голос.
Я открыл дверь, и в лицо ударил забытый запах хорошего парфюма и кофе.
Невероятно, но в этом бараке «на краю света» я встретил трех своих московских знакомых, прелестных девочек, окончивших иняз и МГУ.
В Москве мне кто-то сказал, что они вышли замуж за иностранцев и уехали за бугор.
Лену, одну из первых московских красавиц, бывшую жену моего товарища-кинорежиссера, я знал достаточно хорошо. Она окончила иняз, работала переводчицей на иновещании радиокомитета, и от поклонников у нее не было отбоя. В 1959 году на Первом международном кинофестивале в Москве она познакомилась с итальянским сценаристом, у них начался бурный роман, и она разошлась с мужем.
Но выйти замуж за иностранца в те годы было так же трудно, как найти знаменитую Янтарную комнату. То есть практически невозможно.
Внезапно Лена исчезла из Москвы. Она больше не появлялась на модных живописных выставках, на премьерах, в любимом кафе «Националь».
– Уехала в Рим, – говорили знакомые.
