И - затосковал. А затосковав, начал круги своих ежедневных прогулок расширять. То ли вольно, то ли невольно. И Лулу, умница моя, однажды вывезла меня к графскому особняку.
Долго я из кустов на него смотрел тогда...
Заброшенным особняк выглядел. Окна на первом этаже досками забиты, парк замусорен, дорожки зарастать стали. Все правильно: стареет дом без хозяев...
А вот крыло второго этажа мне живым показалось. И хоть и не увидел я жизни той в яви, но решил проверить, а не живет ли там какая-либо дальняя родственница, оставленная графом, чтобы хоть как-то за родным гнездом приглядывать.
На обратном пути я об Аничке думал. Но - как о покойнице, что ли, прости ты меня, Господи. Точнее, конечно, как о погибшей любви, но любовь тогда любовь и есть, когда она не понятие, а - реальность. С теплом, улыбкой, смехом, тебе одному предназначенными. Для нас, мужчин, любовь - всегда живая женщина, а не мертвый схоластический постулат. А в Антоновку вернувшись, Савку позвал и велел ему осторожно навести справки, кто ныне проживает в том доме, где я впервые востребованным к жизни себя ощутил.
Через сутки докладывает. Парень исполнительный.
- Месяц назад приехал господин с доверительным письмом самого графа. Кто никому не известно. Живет покойно, в хозяйство не вникает, но за домом следит.
День я голову ломал, кто же этот господин, а наутро решил идти в атаку. Предлог был: сосед, мол. Надо бы друг другу представиться, что ли. Для порядка.
А представляться-то и не пришлось.
- Оексин?.. Гьязам не вегью!..
Засядский. Хлыщ картавый. Графский прихвостень. Вот уж этого пшюта никак увидеть не ожидал. Но - обрадовался он, со скуки, что ли? Велел стол накрыть, как для гостя дорогого.
- А я - из Италии. Его сиятельство пьосил за домом пьигьядывать и дал письменное погьючительство.
Вот бы кого нашим сельским гверильясам укокошить. С великим отвращением речь его слушаю, а потому, вас щадя, не стану больше язык ломать.
- Два месяца с ними в итальянском раю. Чудно, чудно. Кампочино по утрам, фрутти ду маре...
Ну, обормот. Но слушаю, каждое мгновение нетерпеливо ожидая, когда же он об Аничке заговорит. А он не говорит. Он о себе только говорить умеет и стрекочет, как сорока. Даже глаза чисто по-сорочьи закатывает.
- Нет, не умеем мы жить в такой приятности, не предназначены к ней. Окраинные мы люди. Думаете, мое наблюдение? Что вы, что вы! Графские слова...
Пьем вино - доброе, кстати, вино, из графских подвалов, не иначе. Ну, пьем, сорока трещит, а я - жду... А когда понимаю, что ничего путного от него не дождусь, бью в лоб:
- Да, да, одиночество, окраина, глухомань, провинция. Может быть, банчок?
На миг глаза его блеснули. Только - на миг. Вздохнул, щипаные свои бровки на лбу собрал и - ответствует:
- Прощения прошу, никак невозможно.
- Что ж так-то?
- Слово графу дал.
- Святое дело, - говорю. - Однако засиделся я. Пора и честь знать.
- Знаете, почему слово дал? - захихикал он, глазками заблестев. Помолвлен я с дочерью его. Да вы же знаете ее, Олексин. Да, да, с очаровательной Аннет...
А меня - будто молотом по голове. Но каким-то образом выдавил-таки из себя улыбку:
- Что ж, поздравляю.
- Да, да, такая партия! Такая партия...
Для кого - такая любовь, а для кого - такая партия. Вот так, стало быть, вот так...
Домой почему-то шагом возвращался. Лулу очень удивлялась. А воротившись, буркнул Серафиме Кондратьевне, не глядя:
- Настюху пришли. Подушки поправить.
А кормилица моя вздохнула с великим облегчением и даже перекрестилась:
- Слава Богу, поправляешься ты, Сашенька мой...
...Не сторонник я жизни монашеской, да и тебе ее не рекомендую. Однако пить да понтировать - то страсть личная, но девы милые всегда пусть станут для тебя страстью только с избранницей твоею совместно. Как бы пополам, что ли. Иначе чем ты тогда от скотов отличаться будешь? Не говорю здесь о любви с твоей стороны (лучше не влюбляйся, хотя и трудно это поначалу). Говорю о стремлении естества твоего, бороться с коим должно, лишь союзника в лице любви обретя. Долго быть девственником противно сути мужской, а коли прямо сказать, так и попросту вредно. Но помни: любая избранница твоя - живой человек, с душою, сердцем и мечтами. Не губи их, поелику возможно это. Да, историческое право...
(На полях - приписка: Возможно, что историческое бесправие: вечное проклятие России, которое скажется, ох как скажется потом!..)
...сделало тебя господином не только над судьбами их, но и над жизнями одновременно. Да, в твоей власти отослать любую на скотный двор - за дерзость ли, за раздражающее стремление покуситься на свободу твою (взять реванш свойство, присущее очень многим женщинам, к сожалению), за глупость или потому просто, что надоела однообразием, - подумай сначала. Очень хорошо подумай, потому что - живые они. Живые, страдающие и беспомощные и полностью в капризе твоем. Не давай воли ни капризу, ни минутному раздражению своему. Беря тело ее, ты и душу ее берешь, ибо неразделимы сущности эти. Да, необразованны они, темны, подчас и раздражающе темны, но отдали все, что могли, - не тебе, страсти твоей, - за что долг твой как мужчины озаботиться о дальнейшей их судьбе. Непременно замуж их выдавай, мужа сурово предупредив, что всю жизнь приглядывать будешь. Ну, а уж коли ребенка тебе она родила - ни денег, ни земли не жалей ради дитяти собственного.
Полевые цветы куда как оранжерейных лучше. По личному опыту говорю, верь. И чести мужской не урони.
17-е, июль
Вот так и жил... нет, существовал так. Настюхи, Варюхи, Дашеньки, Машеньки. Без любви, без страсти, без смысла да, в общем-то, и без радости.
А в означенный день матушка приехала. Мы с Лулу где-то по полям мотались для убиения времени и тоски ради. И за время отсутствия нашего матушка не только приехать успела, но и все разузнать и встретила меня взглядом неодобрительным:
- Погнал во все тяжкие?
- Тоска заела.
- Стало быть, верно мне сердце подсказывало. Лекарство тебе привезла.
- Какое лекарство, матушка? - не удержался я тогда от вздоха. - Какое лекарство?..
- Такое, что, надеюсь, встряхнет тебя. На бал мы приглашены к людям, весьма достойным. И очень прошу тебя не усаживаться за карточный стол, едва порог переступив. Будет слово с тебя такое или сам с собой справишься?
- Слово, матушка.
Мне, признаться, все равно тогда было. Все решительно: балы, дамы из общества, музыка и танцы, девичьи глазки и красноречивые веера их, флирты и игры, застолья широкого русского гостеприимства и умные разговоры бывалых стариков. Все, даже карточный азарт. Покинул меня смысл жизни моей.
...Задумайтесь на досуге, для чего человек на свет Божий рождается. Для удовольствия тела своего? Так оно же, удовольствие это, с телом вместе и меняется. В детстве - одно, в отрочестве - другое, в молодости - третье. Стоит ли суетиться при такой переменчивости? Коль карты вразнобой, так и банка не сорвать. А банка не сорвал - в проигрыше остался, и скулить тебе в старости, в своей же бессмысленно прожитой жизни кого-то непременно осуждая. Не себя же. Себя человек никогда не осудит. Чтобы себя осудить, Человеком быть надо. Ну, а коли ты сквозь все соблазны Человека в себе пронес, так и в старости брюзжать не будешь. Плоды будешь пожинать трудов своих, твердости своей, упорства своего, любви своей, преданности делу своему на любом, добровольно избранном поприще. А главное - чести незапятнанной. Многое я вам, дети, оставлю, весьма многое. Можете все по ветру пустить: прогулять, в карты проиграть, крестьянам собственным раздарить или в монастырь отдать на помин души - воля ваша полная. Только честь свою никогда не прогуливайте, не проигрывайте, не дарите и никому не отдавайте. Честь - алмаз души вашей, который вы всю жизнь сами огранивать обязаны, в сверкающий бриллиант его превращая...
