Во время войны впервые в училище Сент-Мэри были приняты студентки. Таким образом, Медицинское училище не закрывалось, несмотря на отсутствие мужчин. Но по окончании войны присутствие девушек вызвало в училище бурю. Группа студентов потребовала, чтобы их исключили. Несколько врачей нашли это несправедливым и написали протест. Среди них был Фрай, принятый в лабораторию по рекомендации Флеминга, который поэтому чувствовал себя ответственным за его поступки.
– Фрай, вы совершаете большую ошибку. Старик вам этого не простит. Он ненавидит студенток.
– Не думаю, чтобы это его рассердило, – ответил Фрай. – Во всяком случае, свою подпись я оставляю.
Флеминг проявил излишнюю осторожность. Райт не рассердился на еретика, а обрадовался возможности отчитать Фрая и высмеять его.
Медицинскому училищу необходимо было получить крупную субсидию от Лондонского университета. Здания обветшали, профессора так низко оплачивались, что не могли уделять много времени преподаванию. К счастью, в 1920 году деканом избрали энергичного человека, доктора Уилсона (позднее ставшего лордом Мораном). Ему пришлось дать серьезный бой. Члены университетской комиссии пришли осмотреть Сент-Мэри. Все шло хорошо, пока они не попали в отделение Патологии и эксперимента21. Здесь Райт с иронической улыбкой высказал им несколько суровых истин, и они в ужасе бежали.
Но все же талантливому декану удалось вескими доводами убедить влиятельных людей, что подготовка врачей стала для Англии неотложной задачей. Один из его друзей, лорд Ривелшток, директор банка «Беринг», пожертвовал на школу Сент-Мэри двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Другой его пациент и друг, лорд Бивербрук, побывал в больнице инкогнито, чтобы составить себе о ней собственное мнение. Он отправился в поликлиническое отделение, в диспансер, потом прошел в столовую для больных, явившихся на прием.
– Сколько стоит булочка с изюмом? – спросил он.
– Полтора пенса, – последовал ответ, – но если это слишком дорого для вас, вы можете получить ее даром.
Видимо, этот ответ пришелся лорду Бивербруку по душе. Через несколько дней он попросил Уилсона зайти к нему и сказал:
– Насколько мне известно, вы собираетесь ремонтировать вашу школу. Сколько вам для этого нужно?
Декан взял карандаш и на конверте подсчитал:
– Шестьдесят три тысячи фунтов.
Лорд Бивербрук сразу же открыл ему кредит на эту сумму.
Еще до начала перестройки здания декан разработал новые правила приема студентов. Среди бумаг Флеминга сохранилась следующая запись: «Сент-Мэри. 20-е годы слывут трудным периодом. Принимались только студенты, выдержавшие экзамен. Единственное требование: ловко составить письменную работу. Нельзя было похвастаться ни высоким уровнем студентов, ни их успехами. Потом новый декан стал присуждать стипендии по принципу фонда, учрежденного Сесилем Родсом. У нас появились хорошие спортсмены, и училище сразу улучшилось». Доктор Уилсон считал, что для отбора самых талантливых студентов нужны не экзамены, а личная с ними беседа и рекомендации директоров школ. «Таким образом, – пишет Захари Копе, – в училище хлынул поток студентов большого ума, исключительного характера и ловких во всех видах спорта». Другими словами, вполне отвечавших требованиям Флеминга.
В лаборатории мало-помалу налаживалась довоенная жизнь. Но измерять опсонический индекс уже перестали. Райту опротивел этот метод, и он его осуждал с такой же энергией, с какой раньше увлекался им. Его по-прежнему волновали метафизические проблемы. «Я страдаю только двумя недугами, – говорил он, – крапивницей и философскими сомнениями. Последний хуже первого». Он верил гораздо больше, чем это обычно свойственно ученым, в возможность постичь истину путем логики и умозаключений. Его образ мышления был необычен для англичанина. Райта любили, но лишь немногие ему безгранично верили. Теперь мало кто из молодых иностранных ученых посещал его лабораторию.
Райт с Флемингом и Кольбруком еще долгое время после войны вели борьбу против антисептиков. В 1919 году Флемингу поручили торжественную речь, которая произносится ежегодно в память великого хирурга Гунтера в Королевском хирургическом колледже. Он избрал следующую тему: «Действие физических и физиологических антисептиков на инфицированную рану», и мастерски осветил этот вопрос. «Во время войны существовало две школы лечения ран, – сказал он, – физиологическая, которая направляла свои усилия на помощь естественным защитным силам организма, и антисептическая, которая стремилась уничтожить микробы в самой ране при помощи какого-нибудь химического вещества...» Он снова объяснил, почему Алмрот Райт и его ученики принадлежали к первой школе.
Почему же? Потому, что опыт доказывает, что антисептики, хотя и великолепно предупреждают инфекцию, бессильны в борьбе с нею. Об этом он уже говорил неоднократно, но он еще добавил, что даже в случае, если антисептики и безвредны (что в действительности не так), они представляют психологическую опасность. «Хирургу трудно забыть, что у него есть ценные помощники – антисептики, и он может менее тщательно обработать рану. А сознание, что путь отступления отрезан, помогает даже самым добросовестным хирургам работать еще тщательнее. Уже хотя бы поэтому лучше с самого начала не прибегать к антисептикам. Лечебный эффект дает только хирургическая обработка ран. Почему же хирург должен делить свою заслугу с антисептиками, польза которых более чем сомнительна».
Однако, хотя Флеминг, как и его учитель, принадлежал к физиологической школе, он знал лучше, чем кто-либо, что микроорганизму часто удается сломить естественные защитные силы организма, что хирургия порой бывает бессильна, и ему, как Эрлиху и многим другим, хотелось бы найти «магическую пулю», смертельную для вторгшегося в организм врага и безвредную для самого организма.
VIII. Первая надежда: лизоцим
...бывает, что человек, обнаружив явление, не поразившее других, сосредоточивает на нем внимание и видит то, что остальные не замечают.
Лериш
Никогда не пренебрегайте ни тем, что кажется внешне странным, ни каким-то необычным явлением; зачастую то ложная тревога, но это может послужить и ключом к важной истине.
Флеминг
«В 1922 году я поступил в Сент-Мэри, чтобы работать в лаборатории с Флемингом, – пишет доктор Эллисон. – Он сразу же стал подшучивать над моей педантичной опрятностью. Каждый вечер я приводил в порядок свои „матрацы“ и выбрасывал все, что не могло больше пригодиться. Флеминг сказал, что я слишком аккуратен. Сам он сохранял свои культуры по две-три недели и, прежде чем уничтожить, внимательно их изучал, чтобы проверить, не произошло ли случайно какого-нибудь неожиданного и интересного явления. Дальнейшая история доказала, что он был прав и что, если бы он был таким же аккуратным, как я, он скорее всего не открыл бы ничего нового.
