занятия принимали все большие и большие размеры. Впоследствии сам царь во введении к Морскому уставу рассказал подробно о начале кораблестроения в России и каким образом в нем самом «охота стала час от часу более». Располагая после государственного переворота 1689 года большими средствами и полной свободой, Петр мог заняться всем этим еще гораздо успешнее, чем прежде.
Первая осада Азова, лето – осень 1695 г.
Миниатюра первой половины XVIII в.
На Переславском озере уже в 1689 году была заложена верфь. На ней было построено под руководством голландцев, Карстена Бранта и Корта, несколько судов. Тут трудился сам Петр в качестве корабельного плотника. Тут он зимой 1692 года был занят постройкой большого военного судна. Он работал с таким усердием, что не без труда его уговорили прервать на короткое время занятие для путешествия в Москву, где нужно было дать торжественную аудиенцию персидскому посланнику. Спуск нового корабля происходил 1 мая 1692 года. При этом случае были устроены разные празднества. Из кратких записок Петра к матери в это время видно, в какой мере он был занят судостроением. Даже мать царя и его супруга должны были приехать в Переславль для участия в прогулках на воде.
Когда он в 1693 году задумал отправиться в Архангельск, то, по его собственным словам, не без труда получил позволение матери «в сей опасный путь». Из ее писем к сыну видно, как сильно она в это время беспокоилась. В Архангельске Апраксин, сделавшийся впоследствии адмиралом, руководил постройкой нового корабля. Ромодановский сделался адмиралом, Гордон – шаутбенахтом, или контр-адмиралом; сам Петр довольствовался скромным званием шкипера.
Басни о мнимой первоначальной водобоязни Петра, встречающиеся впервые в сочинении Штраленберга и повторенные затем Фокеродтом, Манштейном, Крекшиным, Вольтером, Голиковым, не заслуживают внимания.
Летом 1694 года, во время путешествия в Соловецкий монастырь, Петр едва не погиб; была ужасная буря; крушение казалось неизбежным. Опытность и хладнокровие лодейного кормчего Антипа Тимофеева спасли государя и его товарищей. В воспоминание своего избавления Петр собственноручно сделал деревянный крест с надписью на голландском языке. Сам царь отнес его к тому месту, где вышел на берег, и водрузил в землю на память потомству [160]. Около этого же времени и Гордон по случаю бури находился в большой опасности, о чем подробно рассказывает в своих записках [161].
Нельзя не удивляться рабочей силе, предприимчивости и энергии царя, который своим потехам придавал обыкновенно весьма серьезное значение, но в то же время любил прерывать работу шумными увеселениями и разгульными пиршествами. Кораблестроение и игра в кегли, химические опыты в лаборатории и веселые попойки, ученые разговоры о вопросах технологии, странные шутки и маскарады непосредственно следовали друг за другом. То можно было видеть Петра в церкви, читавшим апостола и исполнявшим с певчими на клиросе, то на корабле, лазившим по мачтам и такелажу; иногда, пропировав всю ночь в веселой компании, он утром рано с топором в руках отправлялся на верфь, где работал над постройкой судов. По достоверному свидетельству шведского агента Кохена, оказывается, что к одной яхте при ее постройке не прикасалась ни одна рука, кроме царской [162].
Весьма часто Гордон в своем дневнике упоминает о подробных беседах с царем, в которых обсуждались вопросы военной техники и политики; весьма часто говорится и о том, что царь с большой компанией (до 100 и 200 лиц) по целым суткам бражничал у своих знакомых, иностранных дипломатов, офицеров. По словам Кохена, Келлера и Гордона, такие посещения бывали им подчас в тягость.
В 1692–1693 годах Петр велел построить для Лефорта великолепный дом, роскошно меблированный: здесь происходили самые веселые попойки; здесь царь до отправления в Архангельск однажды пировал около четырех дней сряду. В погребе у Лефорта находились постоянно большие запасы виноградных вин, на несколько тысяч рублей. Во время таких пиршеств беседовали о государственных делах на Западе, пивали за здоровье короля английского Вильгельма III или произносили тосты в честь Женевской республики, Генеральных Штатов. Таким образом, попойки имели некоторое политическое значение и были в каком-то смысле политической школой [163].
Разумеется, подчас увеселения царя доходили до буйства; бражничанье принимало ужасающие размеры; молодому царю, от природы чувственному, изобилующему силой, трудно было знать меру в веселье и разгуле. При его положении все угождали ему. Царь освободился от азиатского церемониала и этикета, господствовавших тогда в Кремлевском дворце; из таинственного полумрака царских покоев он «выбежал на улицу».
Наш знаменитый историк С. М. Соловьев пишет: «Петр выбегает из дворца на улицу, чтобы больше уже не возвращаться во дворец с тем значением, с каким сидели там его предки… Молодой богатырь расправляет свои силы. В то время, когда Россия повернула на новый путь, как нарочно грусть и скука выгоняют молодого царя из дворца в новую сферу, где он окружен новыми людьми, где он вождь новой дружины, разорвавшей с прежним бытом, с прежними отношениями. Без оглядки бежит он из скучного дворца чистым и свежим, новым человеком и потому способным окружить себя новыми людьми; он убежал от царедворцев и ищет товарищей, берет всякого, кто покажется ему годным для его дела… Для Петровых деда, отца и брата, кроме их природы, недоступный, окруженный священным величием и страхом дворец служил тем же, чем терем для древней русской женщины, – охранял нравственную чистоту, хотя мы узнаем, что более живой по природе царь Алексей Михайлович любил иногда попировать, напоить бояр и духовника. Младший сын его, с пылкой, страстной природой, выбежал из дворца на улицу, а мы знаем, как грязна русская улица в конце XVII века; справимся с известиями о господствовавших пороках тогдашнего общества, и нам объяснятся привычки Петра, которые так нам в нем не нравятся» [164].
Петр не только пировал смелее, разгульнее отца – он и работал гораздо более отца. Алексей Михайлович мечтал о сооружении флота, но не успел осуществить этого дела, в котором не принимал личного, непосредственного участия. Петр успел создать флот именно самоличной работой моряка и корабельного плотника. Немудрено, что царь, превратившись в матроса, подчас любил отдыхать от труда, как отдыхали его товарищи, – в гавани и на верфях. Отсюда некоторая необузданность в попойках, недостаток в поддержании достоинства государя, нарушение правил внешнего приличия, подобающего царю. Отказавшись играть роль полубога на престоле, царь подчас в кругу подданных, людей скромных, вел себя как равный между равными. Нельзя поэтому удивляться тому значению, которое имел в увеселениях царя «Ивашка Хмельницкий», о котором так часто упоминается в шутливых записках царя и его товарищей.
Охота Петра к странным шуткам, маскарадам и проч. напоминает некоторые черты подобных эпизодов, случавшихся при Иване Грозном. При дворе Петра было множество шутов, карликов.
Уже в
