Из книги Шолома-Алейхема создается впечатление, что за рубежами России было всё готово для начала массовой эмиграции еще до начала погромов. По всей Европе была создана цепочка эмиграционных комитетов, обеспечивавших беглецов бесплатным питанием, денежным вспомоществованием и билетами на поезда и пароходы.
И хотя по прибытии эмигранты подвергались унизительным процедурам идентификации и натурализации, многие из тех, кто был допущен в «американский рай», быстро забывали эти унижения, так как воспринимали возможность стать американцем как высшее счастье и с тем большим рвением готовы были проклинать покинутую ими страну. Свой восторг от Америки и свое презрение к России выражал герой повести Шолом-Алейхема Пиня, который «встал лицом к морю, поднял правую руку, сжал кулак и разразился целой проповедью: «Слушайте, вы, ослы, злодеи, пьянчуги, хулиганы, погромщики! Это вам мы обязаны тем, что находимся сейчас здесь, в этой стране. Если бы не ваши законы, преследования и погромы, мы не знали бы о Колумбусе, и Колумбус не знал бы о нас!» Видимо, «Колумбус» служил для Пини обозначением Америки, открытой Христофором Колумбом. Америка же стала для Пини олицетворением счастливой жизни, которую так долго обещали цадики обитателям местечек. Исход евреев из России принял массовый характер и в результате эмиграции с 1882 по 1908 год только в США выехало 1,5 миллиона евреев.
Хотя после погромов прошло немало лет, эмиграция евреев из России не ослабевала, а усиливалась и проходила в значительной степени под знаком «бегства из страны, где устраивают еврейские погромы». Таким образом, кем-то умело спровоцированные погромы 1881—1882 годов выполнили свою роль удобного предлога как для эмиграции части евреев, так и для растущей оппозиционности тех, кто оставался в России.
В то же время для правительства погромы свидетельствовали о провале всех прежних усилий по решению «еврейского вопроса». Вскоре после погромов министр внутренних дел Н.П. Игнатьев писал в докладе императору Александру III, что нынешнее антиеврейское движение «неопровержимо доказывает, что несмотря на все старания правительства, ненормальность отношений между еврейским и коренным населением… продолжает существовать по-прежнему». Игнатьев утверждал, что снятие ограничений с евреев лишь привело к тому, что они «направили все свои усилия не к увеличению производительных сил государства, а к эксплуатации преимущественно беднейших классов окружающего населения». Игнатьев предлагал «принять не менее энергичные меры к устранению нынешних ненормальных условий… между коренными жителями и евреями, и для ограждения населения от той вредной деятельности евреев».
В 80-е гг. такие меры были приняты. В мае 1882 года правительство одобрило «Временные правила», которые запрещали евреям вновь поселяться и вступать во владение или пользоваться недвижимым имуществом вне городов и местечек, то есть в селах, а также торговать по воскресеньям и христианским праздникам. Усилились строгости в отношении евреев, уклонявшихся от несения воинской службы. Таким образом были созданы предпосылки для еще большего обострения отношений между еврейским населением и российским государством, что было на руку тем, кто стремился дестабилизировать Россию.
Как эти события отразились на положении семьи, в которой рос Троцкий? Хотя Бронштейны жили в краю, где в 1881—1882 годы произошли еврейские погромы, они их не затронули. На протяжении первых глав своей автобиографии, характеризующих 80-е годы, Л.Д. Троцкий ни единым словом не упоминал о еврейских погромах, которые происходили в Одессе, Николаеве, а также в других городах, расположенных не столь далеко от Яновки. Даже его рассказ о том, какое сильное впечатление на него произвело посещение Елисаветграда, близлежавшего узедного центра и первого города, увиденного им (неподалеку от этого города его отец снимал землю), не стал поводом для упоминания о первом еврейском погроме 1881 года, происшедшем там за несколько лет до этого. Судя по всему, положение его отца отличалось от положения тех, кто стал жертвами погромов. Бронштейнов не слишком беспокоили мысли о том, что их собственность может подвергнуться разорению бесчинствующей толпы и уж тем более, что им надо искать счастья за океаном. (Может быть, они были рады, что значительная часть бедняков, которые жили за их счет, теперь не будут их беспокоить просьбами о помощи, а станут добывать себе хлеб насущный в далекой Америке.)
Свои жизненные планы родители Лейбы явно связывали со своим дальнейшим пребыванием в России. Летом 1879 года, за два года до первых погромов и незадолго до рождения Лейбы, его отец Давид Бронштейн отчасти купил, отчасти взял в аренду Яновку у разорившегося помещика полковника Яновского. Покупка Яновки оправдала надежды Давида Бронштейна. 100 десятин купленных и 200 десятин арендованных приносили доход. На этой земле было немало построек: «Большое глиняное здание под черепицей, которое строил уже отец, заключало в себе: мастерскую, хозяйскую кухню и людскую. Затем шел «малый» деревянный амбар, за ним «большой» деревянный амбар, потом «новый» амбар – все под камышом… В амбаре, поделенном на закрома, свежая пахучая пшеница, шероховато-колючий ячмень, плоское, скользкое, почти жидко текущее льняное семя, черный с синевой бисер рапса… Конюшни, коровник, свиной хлев и птичник помещались по другую сторону дома… На пригорке у пруда стояла мельница. Дощатый барак укрывал десятисильную паровую машину и два постава… Мельница работала не только для экономии, но и на всю округу. Крестьяне привозили зерно за 10—15 верст и платили за помол десятой мерой». Как писал Троцкий, «неутомимым, жестоким, беспощадным к себе и к другим трудом первоначального накопления отец мой поднимался вверх» Хотя Троцкий постарался создать впечатление, что его отец трудился наравне с остальными работниками, очевидно, что Давид Бронштейн был энергичным хозяином сельскохозяйственного предприятия, на котором тяжелым физическим трудом были заняты нанимаемые им работники. Троцкий писал: …постоянных рабочих, не покидавших экономии круглый год, было немного. Главную массу, исчислявшуюся сотнями в годы больших посевов, составляли сроковые рабочие – киевцы, черниговцы, полтавцы, которых нанимали до Покрова, то есть до первого октября… Были косари, которые приходили в Яновку лет десять подряд… Иные являлись во главе целого семейного выводка. Шли из своих губерний пешком, целый месяц, питаясь краюхами хлеба, ночуя на базарах».
Плата за труд была мизерной, а условия жизни – жалкими; «За четыре летних месяца косари получали 40—50 рублей на хозяйских харчах, женщины 20—30 рублей. Жильем служило чистое поле, в дождливую погоду– стога. На обед– постный борщ и каша, на ужин – пшенная похлебка. Мяса не давали вовсе, жиры отпускались только растительные и в скудном количестве. На этой почве начиналось иногда брожение. Рабочие покидали жнивье, собирались во дворе, ложились в тень амбаров животами вниз, загибали вверх босые, потрескавшиеся, исколотые соломой ноги и ждали. Им давали кислого молока, или арбузов, или полмешка тарани (сушеной воблы), и они снова уходили на работу, нередко с песней».
