А личная жизнь?
…Один молодой актер (по фамилии, разумеется, Шварц) влюбился в одну молодую актрису и просил у нее руки и сердца, а она никак не соглашалась. И вот поздним холодным вечером в конце ноября гуляют они в городе Ростове-на-Дону вдоль берега реки и молодой актер уверяет, что готов сделать ради прекрасной девушки всё, что угодно. "А если я скажу: прыгни в Дон?" — засмеялась девушка. Зря она так сказала. Потому что в ту же секунду человек по имени Щварц буквально перелетел через парапет и прыгнул в ледяную воду прямо, как был — в шляпе, пальто и калошах. Правда, следует признать, что после этого молодая актриса сразу вышла за него замуж…
И вот когда такой человек вдруг стал сочинять что-то совсем особенное, непохожее ни на какую другую литературу, все очень удивились. Тот самый Шварц? Который работал конферансье?!
Уже на премьере "Красной Шапочки", которая состоялась в ленинградском ТЮЗе в 1937 году, всем показалось, что это какая-то "не такая" детская сказка. Прямо в первом действии Красная Шапочка почему-то говорила: "Я волка не боюсь… Я ничего не боюсь". А когда через два года все увидели "Снежную королеву", стало ясно, что все эти смешные вороны и маленькие разбойницы какие-то уж очень умные. При этом никто ведь ещё не знал, что с 1934 года в столе у Шварца лежит "Голый король", который в сюжете своем "перепутывает" три знаменитых андерсеновских сказки, а по сути — распутывает смысл окружающей жизни.
Только через тридцать, сорок и даже пятьдесят лет театральные зрители и читатели книг начали с настоящим изумлением вглядываться в сказки Евгения Шварца. Кто же он на самом деле? Вот милые детские истории про "Золушку" или "Марью-искусницу", а вот сочинения, написанные в самые темные годы советской истории, смелые сатирические сочинения, которые, пожалуй, только прикидываются сказками? "Голый король" — настоящее разоблачение глупой власти. В "сказке" про "Тень" эта самая Тень, нечеловеческое отродье, едва не захватила трон. И разве коварный "Дракон" не похож на Иосифа Сталина? И если вслушаться внимательно в разговоры героев "Обыкновенного чуда"…
Если вслушаться внимательно, то прежде всего нужно услышать то, что говорил сам Шварц. А он говорил, что в жизни "все замечательно и великолепно перепутано". Это значит, что даже в любимой "Снежной королеве" — если, конечно, внимательно прислушаться — веет холодом реальной, совсем не сказочной жестокости, а на страницах безжалостного "Дракона", может быть, громче всего звучит нота человеческой нежности. И происходит это вот по какой причине…
За четыре года до смерти Евгений Львович Шварц в своем дневнике написал о себе самом в третьем лице: "Без людей он жить не может… Всегда преувеличивая размеры собеседника и преуменьшая свои, он смотрит на человека как бы сквозь увеличительное стекло… И в этом взгляде… нашел Шварц точку опоры. Он помог ему смотреть на людей как на явление, как на созданий божьих".
А для своей самой последней, лучшей волшебной истории про "Обыкновенное чудо" нашел Евгений Шварц такие слова, наверное — главные: "Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь".
* * *
Здесь можно было бы поставить точку, потому что история сказочника подходит к концу. Но это несправедливо. У Евгения Львовича Шварца есть ещё одна книга и некоторые даже считают, что она — лучшая. Спорить об этом не стоит, ясно только одно: перед нами опять небывалое, удивительное сочинение. Совершенно точно — не сказка. Дневник? На первый взгляд похоже, потому что в последние годы жизни Евгений Львович неукоснительно делал эти записи каждый день. Но дневник пишут чаще всего про то, что было сегодня, а в своих записках Шварц уходил всё глубже в минувшее время, рассказывал о десятках (если не сотнях!) знакомых ему людей, "довспоминал", наконец, до своего младенчества… Значит — мемуары?
Когда близкий друг, писатель Леонид Пантелеев впервые узнал о существовании этих записок и назвал их мемуарами, Шварц ужасно рассердился: "Только не мемуары!.. Терпеть не могу это слово: мэ-му-ары!.." Пантелеев тоже был шутник. Он отбросил из нелюбимого слова всё лишнее и огромная работа, вместе с которой Евгений Шварц завершил свою жизнь, стала называться между друзьями смешным прозвищем "ме".
Однако, серьезнее этой книги, занимающей более семисот страниц, трудно что-нибудь представить. Раньше Шварц отважно брал любые известные сюжеты, смешивал, как хотел, персонажи, детали и даже отдельные слова чьих-то сочинений, чтобы всё это передумать, переделать, пересказать по-новому и по-своему. Теперь он сам вышел на сцену. И позволил себе быть свободным: то превращаться в нежного ребенка, то в беспощадного критика, писать вперемешку про любое время, любое событие, переживание или знакомство. Он как будто повернул свое волшебное увеличительное стекло, чтобы рассмотреть, наконец, самого себя. Он сумел это сделать. И если в принципе возможно поставить точку, рассказывая о жизни писателя, Евгений Львович Шварц тоже сделал это сам. 30 августа 1957 года он записал на одной из последних страничек "ме": "Я человек непростой…" Через четыре с половиной месяца этот человек умер.
Остались только Волшебник, Рыцарь и Сказочник
Юрий Зубцов. Оксюмороны Евгения Шварца
Добродетельный соблазнитель Евгений Шварц
Евгения Шварца обожали женщины, дети и домашние животные. Лучших доказательств того, что Шварц был хорошим человеком, не придумать. И, хотя это обстоятельство еще не гарантирует счастья, хороший человек Евгений Шварц прожил очень счастливую жизнь.
Оксюморон — стилистический прием: парадокс, сочетание в одной фразе несочетаемых понятий и вещей. Самый простой пример — "живой труп". Это оксюморон.
Хороший человек, проживший счастливую жизнь, может, и не совсем оксюморон. Ну а если эта жизнь, 60 с небольшим лет, совпала большей своей частью с победой рабоче-крестьянской диктатуры и ее последствиями? А если человек — писатель, ни словом не солгавший ни в одной из своих книг? И не только не солгавший, а написавший — открыто, не в стол, а для постановки на сцене — "Тень", "Голого короля" и "Дракона"? Писатель, ни разу не пропевший осанну власти и не замаравший рук подписью ни под одним доносом. И при всем при этом бывавший на допросах у следователя лишь в качестве свидетеля, да и то по смехотворному, в сущности, делу — о разводе Бориса Житкова с повредившейся рассудком супругой…
"До чего ж мы гордимся, сволочи, что он умер в своей постели!" — написал на смерть Пастернака Александр Галич (поразительно похожий на Шварца почти всем — кроме судьбы). Шварц тоже умер в своей постели. Признанным, титулованным, безусловно, и безумно любимым всеми, кто его знал. Состоявшимся драматургом, ответственным квартиросъемщиком прекрасной квартиры в Ленинграде, бессменным арендатором голубого дачного домика в элитном Комарове и даже — это в 1958 году! — обладателем собственного автомобиля.
