- Обожрались, свиньи русские! Мучайтесь, но умереть не дадим!
Весть о нашей голодовке разнеслась далеко по близлежащим селам. На шестой день с самого рассвета с разных сторон к нам потянулись жители. Несли и везли на подводах все, что могли дать. Немцы передали каждому только по кружке молока - продукты не принимали.
В середине ноября удалось наладить связь с подпольем. Нам сообщили, что скоро наш отъезд в Германию, предлагали планы побега, но все они строились в расчете на наши собственные силы.
И вот мы начали готовиться к очередному побегу, может быть самому рискованному. Многие, правда, после стольких неудач приуныли, потеряли веру в возможность освобождения в этих условиях и предлагали бежать в более удобное время. Но мы прекрасно понимали, что только сейчас, пока мы еще на родной земле, самое время бежать - в дальнейшем будет сложнее, может случиться, что коллективный побег вообще будет исключен.
Неожиданно у меня начала воспаляться, казалось бы, совсем зажившая небольшая осколочная рана на правой ноге. Через четыре дня я уже не мог вставать. На пятые сутки началась гангрена, почерневшая, распухшая конечность не умещалась в штанине брюк. Появились опухоли лимфатических желез в пахе правой ноги, поднялась температура. Я не мог переворачиваться даже с боку па бок и чувствовал, что дни мои сочтены...
Утром 20 ноября наш лагерь посетила делегация, состоявшая из трех предателей-власовцев. Когда они вошли и назвали себя представителями русской армии освобождения России, приехавшими с целью проверить, как содержатся их пленные соотечественники, в них полетело со всех сторон все, что попало под руку: тарелки, ложки, снятые грязные сапоги или ботинки. Поток крепких, нелитературных выражений сопровождался не только словесными угрозами о возмездии. Несколько наших товарищей, окружив предателей, готовы были расправиться с ними на месте. Узрев подобный оборот дела, немецкие охранники под громкое улюлюканье и свист избавили нас от них.
Связано ли это событие с последующим решением гитлеровцев - трудно сказать, однако через несколько часов меня уложили на колесную подводу и повезли в Вознесенск.
Как положили, как везли по грязной неровной дороге, я не помню - почти все время был в забытьи. С началом операции потерял сознание, а очнулся - нога уже забинтована.
К вечеру меня доставили в наш лагерь, и товарищи долго считали, что я мертвый - признаков жизни я не подавал, Однако уже ночью мне стало значительно легче, на следующий день спала опухоль, захотелось есть. Через неделю я уже мог передвигаться самостоятельно.
В это время наш комитет принял решение предпринять еще один побег, так называемый "силовой". Ночью необходимо было упросить часового выпустить одного из нас на двор якобы из-за расстроенного желудка. Вышедшему при возвращении в амбар предстояло накинуться на часового и, обезвредив его, открыть для побега двери. Этот план знал только оргкомитет.
Снять часового поручили Николаю Мусиенко как самому сильному. Я должен был ему помогать. И начались тренировки: Коля (реже я) вдруг сзади набрасывался на кого-нибудь из своих и принимался его душить. Атакуемый, естественно, сопротивлялся изо всех сил, и дело кончалось тем, что у каждого появлялись солидные синяки. Однако цель оправдывала средства, и мы быстро мирились.
* * *
Побег был назначен на ночь 2 декабря. Вечером Степан Иванов сообщил всем решение оргкомитета. К нашему удивлению, план побега общее собрание отклонило как рискованный и трудновыполнимый. Тогда, посовещавшись, члены комитета решили осуществить план только своими силами. Ждать другого случая было равносильно гибели.
Спать легли, как обычно, чтобы не вызвать подозрений у охраны. Около часа ночи Николай Мусиенко и я незаметно перебрались поближе к двери, и вот через несколько минут Николай начал просить часового:
- Комрад, баух капут. Битте туалет, комрад, баух капут, битте туалет.
Так он повторял бесконечно. И когда, казалось, все надежды на то, что часовой выпустит Мусиенко на улицу были потеряны, мы услышали, как охранник подошел к двери и начал открывать замок.
Нервы напряжены до предела. Мелькают тревожные мысли: "Часовой один или позвал дополнительный караул?.. Тогда Николаю не справиться. Значит, действовать будем только в том случае, если часовой без подкрепления".
Наконец дверь открылась. Николай, горбясь, со стоном спешно выходит на улицу. Дверь снова закрывается па замок. Время тянется бесконечно... Мы ждем решения Николая: он должен три раза громко кашлянуть, если решит действовать. Слышно, как громко, шлепая по грязи, к двери идут двое. Покашливания нет. Неужели что-то не предусмотрели? А может, Николай не рискует?.. Нет! Он не из трусливых. К двери подползают остальные члены комитета. Проснулись многие товарищи, ничего не знавшие о нашем плане, но и они, видимо, догадались о происходящем. Началось перешептывание. Иванов приказывает всем молчать.
Тем временем шаги у двери затихли и слышно, как часовой отпирает замок. Раздался резкий кашель, и сразу же началась возня за дверью, которая по-прежнему закрыта. Лежа, я толкаю ее ногой, и дверь легко растворяется... Часовой и Мусиенко борются на земле не на жизнь, а на смерть!
Как и условлено, бросаюсь на помощь товарищу, но не могу определить в темноте, где Николай, где немец... Слышу дикий приглушенный крик задыхающегося - это рука Мусиенко соскользнула с горла немца, который, падая, оказался сверху Николая и в судорогах уцепился за него. Помог Николаю высвободиться. Где же автомат немца? Его мы планировали захватить. Вижу, как один за другим выскакивают из открытых дверей наши товарищи и исчезают в темноте. Значит, все идет по плану.
В это время часовые, стоявшие с других сторон здания, открыли беспорядочный огонь. А я все еще вожусь с охранником, который мертвой хваткой уцепился за полы моей французской шинели. Снимаю ее и бегу через улицу, надеясь попасть в калитку ограды. Каждый день изучали и запоминали маршрут предстоящего побега, но в калитку попасть я не смог. Перелезаю через колючую проволоку - рвется одежда, колючки впиваются в тело. Над головой трассируют автоматные очереди. Моросит мокрый снег. Дверь амбара охранники, по-видимому, закрыли - оттуда никто уже не появляется.
...Бегу огородами. Чем дальше ухожу, тем слабее по силе автоматные очереди. Ветер сильный, встречный, чуть справа. Так и бегу, не меняя направления, ориентируясь по ветру. Невообразимая тьма. Без конца спотыкаясь, падаю, встаю - и снова бегом. Наконец слышу впереди топот. Догоняю и узнаю Иванова, Мусиенко, Смертина.
Остановились, обнялись - мы на свободе!.. Слышим звуки шагов слева. Осторожно сближаемся, определяем: свои. Здесь Скробов, Бачин, Шаханин. Нас уже семеро. Где же остальные члены оргкомитета? Кулик, Васильев, Крючков, видимо, выскочить не успели. Бачин, Смертин и Шаханин бежали по своей инициативе. Молодцы!..
