хорошо осознаю, что за свои поступки ответ мне придется держать еще и на Высшем Суде». [267]
Православный нравственный идеал, с которым, предположительно, ради выполнения своего воинского долга солдат вынужденно вступает в конфликт, может все же быть основой для оценки непосредственного поведения воинов, в особенности воинов, которые совершают героические поступки, проявляют храбрость ради спасения товарищей: «Нам очень повезло, что в мире нашелся такой человек, как Миша Румянцев. Иначе уже к обеду все бы мы полегли. А он со своими бойцами взял и принес нам патроны. И сам погиб, исполнив евангельскую заповедь: „Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих“». [268] Сама возможность жертвенности и практической любви, которые являют воины, становится свидетельством в пользу Божьего промысла и Божьего заступничества: «По всем законам войны в этом бою мы должны были все до единого погибнуть. Ведь противник численно превосходил нас в разы! Он превосходил нас в тактическом отношении, он превосходил нас по знанию местности. Двенадцать часов мы вели бой в полном окружении, да еще и на два фронта. Мне до сих пор непонятно, как это я остался жив». [269]
Таким образом, данный сборник представляет для нас не нормативный идеал православного воина, а, напротив, дает возможность наблюдать настоящее «воинское благочестие», т. е. действительную практическую религиозность солдат и офицеров, которые выстраивают свое отношение с Богом и с религией в ситуации профессиональной военной деятельности, которую они чаще всего именуют «работой». Последняя же предполагает участие в боевых операциях, в которых имеется не только риск погибнуть самим или погубить товарищей, но и неизбежно возникает необходимость уничтожать противника, отдавать приказы на уничтожение противника. Христианское учение о любви и прощении в своей абстрактной форме оказывается здесь бессмысленным, однако оно трансформируется в представления о необходимости спасения жизни товарищей и гражданских даже ценой своей, в принципы верности боевому братству и взаимовыручки, в признание ответственности командиров за жизни своих подчиненных, в надежду на помощь высших сил в борьбе за правое дело. Таким образом, жертвенность, верность, надежда, милосердие, хотя и обретают специфический контекст, остаются главными ценностными ориентирами.
Глава 6. Современные войны: трансформации и традиции (И. Н. Сидоренко)
Сегодня, в первой трети двадцать первого столетия, человечество переживает такие изменения, которые по своей радикальности, напряженности и масштабности не имеют аналогов в прошлом. Современная ситуация напоминает ситуацию «взрыва», предощущение которого создает атмосферу неуверенности в будущем, нагнетает чувства страха и растерянности. Разрушение биполярного мира в XX в. стало планетарным сдвигом, изменившим не только геополитическую архитектуру мира, но качество и характер военного насилия. Появились новые военные риски, вызовы и угрозы. Современный мир представляет собой хаотичные центробежные и центростремительные процессы, порождающие многочисленные зоны нестабильности, повышающие риски и угрозы для безопасности национальных государств, разрушающие сложившиеся правила игры и, как результат, варваризирующие социальные практики. В силу этого чрезвычайно актуальным является как осмысление причин трансформации и специфики политических процессов и военного насилия, безопасности и суверенитета, так и терминологическое уточнение таких понятий, как информационные войны и кибервойны, тотальная война, справедливая война, новые войны, гибридная война, постнациональные войны, сетецентрическая война, нетрадиционные войны и др. Эти понятия выступают продуктом социального конструирования, кодирования в культуре, в частности в информационном пространстве, и приобретают собственную семантику за счет взаимодействия разнообразных культурных дискурсов. Как справедливо отметил военный историк, профессор Иерусалимского университета Мартин ван Кревельд: «В большей части нашей так называемой передовой цивилизации и зачастую на самом верху, где принимаются ключевые решения, существовало и существует неправильное понимание самой природы войны. Если это непонимание (а вместе с ним поражение) будет сохраняться, сама жизнеспособность этой цивилизации окажется под вопросом». [270] Таким образом, безопасность общества и государства в современном мире зависит от понимания того, что политика и война изменились; насущная потребность в таком осмыслении связана с необходимостью формулировать продуктивные ответы на вызовы и риски трансформации насилия и войны. Для того чтобы лучше понять сущность современных войн, раскроем и проанализируем эволюцию и трансформацию войны. Немецкий военный теоретик и философ К. Клаузевиц раскрыл связь политики и вооруженной борьбы и оказал огромное влияние на становление и развитие современных концепций войны. Исход войны, согласно его мысли, зависит от трех компонентов: вооруженные силы, территория и воля противника. [271] Изменение роли этих компонентов в ведении современной войны дает нам право говорить о трансформации войны и ее рациональности. Под рациональностью мы понимаем тип сознания, регулирующий целесообразную деятельность человека, это рефлексия по поводу возможного расхождения между целями, ожиданиями и средствами, механизмами, обеспечивающими деятельность по достижению поставленных целей. Комплекс таких средств и механизмов составляет ядро рациональности. Учитывая, что война — это не аффективная, а социально-политическая и целесообразная деятельность, полагаем возможным говорить о ее рациональности и применить по отношению к классификации ее типов как концепцию К. Клаузевица, так и подход отечественного философа В. С. Стёпина к определению типов научной рациональности. [272] В. С. Стёпин характеризовал три исторических типа научной рациональности (классическую, неклассическую и постнеклассическую) на основании единой структуры научной деятельности, выраженной в схеме: «субъект — средства — объект». В зависимости от специфики отношений субъекта, объекта и средств познания им были раскрыты особенности трех типов рациональности. При анализе типов войны нами используется схема «сила (средства) — территория — воля», что дает возможность представить эволюцию войны следующим образом: классическая, неклассическая и постнеклассическая войны.
Для классической войны значимы все три компонента: сила, территория и воля, и такая война, несомненно, является продолжением политики средствами вооруженной борьбы. Решающим инструментом ее ведения являются вооруженные силы, а также другие военизированные формирования, а ее специфическое содержание составляет вооруженная борьба. Такому пониманию классической войны мы во многом обязаны К. Клаузевицу, писавшему в фундаментальной работе «О войне», что война — это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить «нашу волю». [273] В качестве образца войны военный теоретик привел схватку двух борцов, навязывающих друг другу
посредством насилия свою волю. [274] Война — радикальная форма насилия, представляющая собой продукт и орудие государственной политики, сменившей перо на меч. Кровавое разрешение кризиса, по меткому определению К. Клаузевица, — это первородный сын войны: «Мы и слышать не хотим о тех полководцах, которые будто бы побеждали без пролития человеческой крови. Если кровопролитное сражение представляет ужасное зрелище, то это должно служить основанием лишь тому, чтобы смотреть на войну более серьезно, а не тому, чтобы из чувства человеколюбия дать своим мечтам
