Самым большим событием этого года было сочинение оперы. Впервые Шуман задумал оперу еще в 1830 году. Тогда он хотел взять в качестве ее сюжета «Гамлета». Но этот замысел был ему не по силам, – ведь в то время Шуман не был еще знаком даже с элементарными приемами композиторского мастерства, – и остался неосуществленным. Десять лет спустя, около 1840 года, мысль об опере возникла у него вновь. В эти годы в его творчестве произошел коренной поворот в направлении драматических жанров. За ораторией «Рай и Пери» должна была последовать опера, по первоначальным планам, – «Фауст». Лишь осознав, что никто не был бы в состоянии написать на основе двух частей «Фауста» достойное Гете либретто, Шуман изменил свое первоначальное намерение и, выбрав несколько сцен из этого грандиозного произведения, пишет вторую в своей жизни крупномасштабную светскую ораторию. Сколь велик был его интерес к проблемам сценической, драматической музыки, показывает одно его высказывание, относящееся к 1842 году:
«Знаете ли Вы мою утреннюю и вечернюю молитву художника? Она зовется немецкой оперой. Здесь есть над чем поработать».
В течение многих месяцев он занимался выбором сюжета, но, как видно, безуспешно. После «Фауста» он подумывал о Тиле Уленшпигеле, Нибелунгах, Вартбурге (варианте вагнеровского «Тангейзера»), занимает его также и «Сакунтала», и история Марии Стюарт. Эти темы тогда носились в воздухе, они вдохновляли, можно сказать, всех композиторов XIX столетия, от Вебера до Гольдмарка, более того, до Рихарда Штрауса. Но Шуман не останавливается ни на одной из них. Наконец, весной 1847 года, когда ему в руки попадает трагедия Геббеля «Геновева», он находит свою истинную тему. Он пишет Геббелю:
«Многоуважаемый господин Геббель, простите вольность, которую позволяет себе человек Вам, быть может, совершенно незнакомый, обратиться к Вам с просьбой, исполнение которой находится целиком в Ваших руках и доставило бы просящему большую радость.
После чтения Вашей «Геновевы» (я музыкант), меня занимала как сама поэма, так и мысль о том, какой это прекрасный материал для музыки. Чем чаще перечитывал я Вашу трагедию, равную которой найти нелегко, но разрешите мне не распространяться об этом, – тем более чувствовал я, как поэзия принимает во мне музыкально-жизненные очертания. Наконец, я посоветовался с Робертом Рейником, здешним жителем, обладающим поэтическим даром, который, будучи захвачен исключительной красотой поэмы, тотчас согласился на мою просьбу переработать ее, по мере всех своих сил, в оперное либретто.
Сейчас передо мной лежат два первые акта, последние я получу на днях. Но несмотря на все добрые намерения либреттиста, его работа мне не совсем нравится. Прежде всего – в ней не хватает силы. Обычный стиль оперных текстов мне опротивел; я не могу писать музыку на такие тирады и не терплю их.
Наконец, будучи совсем подавленным неудачей, я пришел к мысли, не является ли прямая дорога и лучшей, не следует ли мне обратиться непосредственно к самому поэту, просить его помощи.
Но, многоуважаемый господин Геббель, не поймите меня неправильно! Я совсем не хочу требовать от Вас переписки заново для оперы того, что Вы однажды глубоко и сердечно пережили и мастерски воплотили, я лишь прошу Вас просмотреть либретто, сказать свое мнение и кое-где приложить свою мощную руку. В этом состоит моя сердечная просьба.
Не обращаюсь ли я к Вам напрасно? Но разве это не Ваше собственное дитя, что просит Вашей защиты? И если в музыкальной форме оно позже попадет вам на глаза, я так хотел бы, чтоб Вы сказали: «Я люблю тебя и в этом виде». Одновременно я читал и «Юдифь» – еще не так плохи дела на земле! Стране, где живут такие поэты, как автор «Геновевы» и «Юдифи», еще долго не придет конец.
Ответ от Вас, если Вы им меня удостоите, найдет меня здесь. Если он будет содержать «Да», я буду благодарен Вам, как только могу. Если же нет, то все же считайте меня Вашим искреннейшим почитателем и дайте мне возможность доказать это.
Преданный Вашему благородию
Роберт Шуман».
Полтора месяца спустя в письме к Эллиеру Шуман сообщает:
«Текст оперы хоть и медленно, но продвигается вперед. Наш Рейник человек добрый, приветливый, но страшно сентиментальный. А ведь как раз при нашем сюжете он имеет перед собой такой исключительно сильный пример, как Геббель… В остальном я счастлив, найдя столь прекрасный материал, думаю, что он и тебе понравится».
Премьера «Геновевы» в Лейпциге 25 июня 1850 года принесла Шуману самое большое в его жизни разочарование. На ней присутствовали Лист, Шпор, Мейербер и Геллер, что еще больше усилило горечь Шумана. Критики резко нападали на оперу, друзья же пытались защищать ее, не приводя убедительных аргументов.
Одновременно с «Геновевой» Шуман работал над переложением на музыку другого поэтического произведения: сочинял увертюру и сопроводительную музыку к поэме Байрона «Манфред». Он пишет об этом Листу:
«…Весь прошлый год, да и теперь я был очень деятелен, так что в ближайшее время появится довольно много моих произведений, как более крупных, так и мелких. Я почти закончил одну значительную работу: музыку к байроновскому „Манфреду“, которого я обработал для драматической постановки с увертюрой, антрактами и другими музыкальными номерами, для чего текст дает богатые возможности…»
Восхищение Байроном Шуман вынес еще из родительского дома, а «Манфред» был особенно близок его душе. Родство между проблемами, поднятыми в произведениях Гете и Байрона, сходство путей обоих героев, Фауста и Манфреда, их непрестанное стремление к идеалу, все более усиливающийся в жизни обоих трагический конфликт, вызванный сознанием своей вины и, наконец, всеизбавительную силу любви Шуман заметил уже при написании музыки к «Фаусту». В мире страстей и чувств Манфреда он мог узнать свойственную ему самому двойственность, нашедшую выражение во Флорестане и Евсебии. Возможно, к этой теме его привлекало и тайное предчувствие, что, быть может, и его -как Манфреда – вскоре оградит от людей одиночество разума. Это произведение, которое Шуман писал, находясь на вершине своих творческих сил, в часы наибольшего вдохновения, ему так и не суждено было увидеть на сцене. Премьера «Манфреда» состоялась в 1852 году в Веймаре, в постановке и под управлением Листа. Шуман, переехавший к этому времени в Дюссельдорф, был как раз тяжело болен и не смог присутствовать на концерте. При жизни Шумана «Манфред» больше никогда и нигде исполнен не был.
Осень 1847 года принесла Шуману большое горе: 4 ноября умер Феликс Мендельсон. Шуман, душевное состояние которого было в это время очень легко возбудимым, в течение многих недель находился под впечатлением его похорон.
