Он дал всем аспирантам одну и ту же тему, чем поверг их в глубокое изумление.
— Дайте каждому из нас заняться собственным делом, — возражали они. — Вы связываете нас общим заданием. Когда один разрешит его, остальным придется бросить работу.
До чего могут люди договориться!.. Пусть каждый решит эту задачу по-своему, уж он рассудит потом, сколько сил и уменья вложил каждый из них. Он не может давать различные темы, так как сам живет лишь одной. От их работы зависят дальнейшие планы института, и сам он ждет с нетерпением результатов этих работ.
Эксперимент показался Глущенко крайне несложным.
— Возьмите свеклу, — объяснил им ученый, — разрежьте ее на двадцать частей и вырастите каждый кусочек в различных условиях питания. Когда свекла будет цвести, поставьте вазоны рядом, пусть растения опыляют друг друга. Чужая пыльца сюда попасть не должна. Результаты обещают быть любопытными.
Объяснения не удовлетворили молодого человека.
«Тут, по-моему, ничего не получится, — думал он, — двадцать глазков одной матери-свеклы вместе и врозь одинаковы».
Он не посмел усомниться в словах человека, которого мысленно так высоко вознес, но, скажите на милость, откуда возьмутся тут перемены?
Глущенко терпеливо высаживает двадцать частей некогда целой свеклы в двадцать вазонов с разнообразнейшей почвой и принимается выхаживать их. Лысенко следит за каждым помощником, ищет новшеств в методике, ищет оригинальную мысль — и находит ее. Опыт близится к концу, и Глущенко убеждается в силе предвидения учителя: у каждой свеклы, выросшей в вазоне, в двадцать и тридцать раз больше семян, чем бывает обычно, когда свекла сама опыляет себя. Из этих семян произошло обновленное мощное потомство.
— Понял? — спрашивает Лысенко его.
— Неужели различные условия питания так изменили растение? — не верит помощник собственным глазам.
— Мы этим переиначили все двадцать организмов, — объясняет ученый. — Вместе с «телом» изменились и половые продукты. Каждая пыльца и яйцеклетка как бы отчуждаются друг от друга. Оттого и результаты такие, точно скрещивались различные сорта.
Лысенко не сделает отсюда никаких выводов, они сделаны давно, пришло время осуществлять их на практике. Воспроизведем эту историю как можно точнее, расскажем об удивительных делах, об эпопее, которая до сих пор не отзвучала еще.
Началось с размышлений о непрочности творений человеческих рук. После долгих тяжелых трудов они — Лысенко и помощники — вывели несколько новых сортов урожайной и устойчивой пшеницы. Пройдет несколько лет, и на смену им явятся другие, с новыми качествами. Пропали тогда годы труда, исчезнет даже память о том, что с таким напряжением создавалось. За сто пятьдесят лет на полях Украины перевелось пятнадцать сортов пшеницы. Где они, прославленные «гирки», «арнаутки», «крымки», некогда восхищавшие мир? Говорят, вновь выведенная пшеница лучше предшественницы своей, но если бы каждый новый сорт прибавлял к урожаю хотя бы один центнер на гектар, общая прибавка равнялась бы пятнадцати центнерам. На самом деле пшеница в лучшие годы приносит не больше одиннадцати. Где же результаты человеческих усилий в течение полутора веков? Куда уходит сила пшеницы? Почему в сравнении с рожью так ограничены ее пределы: севернее Саратова она не вызревает, а ведь рожь доходит до Хибин? Почему пшеницу так легко поражают болезни, и ржавчина, и головня, и грибки, а рожь почти неуязвима? Допустим, что пшеница давно вырождается, и каждое новое скрещивание на время воскрешает ее. В чем же причина этого упадка? Что стало бы, наконец, с нашим миром, если бы животные, окружающие нас, с такой же быстротой вырождались?
Неистощимы силы Лысенко: мысль, однажды поразившая его, уже не будет оставлена; он не даст себе покоя, пока не получит ответа на вопрос. Он срывает колос пшеницы и ржи, напряженно разглядывает их. Во многом не схожи эти растения, особенно различен их половой аппарат. В пору цветения рожь выбрасывает наружу пыльцевой мешок, он лопается, и ветер поднимает над полем облака пыли. Свободно и обильно падает она на рыльце растения. Пшеница не выбрасывает мешка своего наружу, он прорывается внутри и сыплет пыльцу на собственное рыльце. Таково различие: один широко открыт для чужого оплодотворения, другой защищен от всяких влияний извне.
«Как бы ни хотела яйцеклетка пшеницы, — размышляет Лысенко, — „выйти замуж“ за „парня“, который близко растет от нее, ей это недоступно, пленка не пропустит его пыльцы… Неужели именно в этом корень всех зол?»
— Возможно ли, — спешит он выразить свои сомнения одному из помощников, — чтобы длительное самоопыление не вредило пшенице?
— Обязательно вредит, — заверил его тот. — «Природа самым торжественным образом заявляет нам, что она чувствует отвращение к постоянному самооплодотворению». Слова эти, как вы помните, принадлежат Чарльзу Дарвину.
Лысенко не ошибся, пшеница вырождается потому, что не может сближаться со своими собратьями по сорту.
Ученый больше не медлит. Как раз время цветения пшеницы. Он поручает сотрудникам заняться опытным ее опылением, а сам спешит выступить на сессии Академии наук. Никаких доказательств нет у него, эксперименты не дали еще результатов, но он смеет заверить высокое собрание, что скрещивание в пределах того же сорта положит конец вырождению пшеницы, поднимет ее силы и откроет новые пути в науке о селекции.
— Как же вы намерены, — спрашивает его один из видных ученых, — бороться с природой пшеницы? Неужели кастрировать каждый колосок, понуждая его, таким образом, принять чужую пыльцу?
Что-то вроде брака по расчету…
— Да, да, именно так. Лишенная собственной пыльцы, пшеница примет то, что даст ей рука экспериментатора.
Удивительный фантазер! Ведь для этой работы потребуются миллионы селекционеров.
— Где же вы наберете людей?
Во всей стране не наберется столько специалистов. Ведь речь идет о том, чтобы искусственными средствами вывести миллионы тонн обновленной пшеницы. Засеять все поля этими злаками. Тут нужны легионы селекционеров.
— Зачем? — не смущается Лысенко. — Работу проделают колхозники.
Его противники — верные ученики Моргана — русские генетики весело тогда посмеялись: вообразите колхозника с пинцетом в руках над сложной манипуляцией оплодотворения.
— Я обращаюсь к вам, президенту академии, — ничуть не смутился мечтатель из Одессы, — и прошу научных сотрудников других институтов как можно скорее проверить это мероприятие. Сделать это надо немедленно, потому что предстоит большая работа. Взять хотя бы вопрос о пинцетах и ножницах. Потребуются пятьсот тысяч тех и других — надо еще подучить полмиллиона колхозников.
