Почему? Потому, что он завидовал его мужеству и силе, которых сам не имел, потому, что, когда он заколебался и отступил, он не мог не стыдиться Гуса! Слабый человек не в состоянии простить сильному, если обнаруживает при нем свою слабость.
А встав на путь ненависти, подгоняемый жгучим чувством неполноценности, Палеч безудержно падал все глубже, переходя от несогласия к открытой вражде, которая и бросила его в объятия врагов Гуса. Палечу не оставалось выбора — он отождествил себя с ними, не сознавая уже, что в душе своей больше борется с собою, чем с Гусом.
Сколько таких палечей веками сеяло и сеет яд своих измен, разочарований в себе!
В свой последний приезд на несколько дней в Прагу — еще в то время, когда он жил в Козьем замке, — Гус от одного из постоянных посетителей Вифлеемской часовни, портного Ондржея Полака, услышал пророческие слова прощания: «Да будет Бог с тобою! Кажется мне, ты не вернешься…»
Мы, знающие, куда именно отправлялся Гус, навстречу какой судьбе и какому концу, со странным чувством читаем набросок проповеди, которую он писал в последние дни для того, чтобы произнести ее на Констанцском соборе. Он хотел начать ее словами «Мир дому сему…» и собирался говорить в ней о мире, о мире божьем и человеческом, о справедливости и законе Христа.
11 октября 1414 года Гус пустился в свой славный путь из замка Краковец. Его свита насчитывала около тридцати всадников, на двух возах везли припасы и корм для лошадей.
Гуса сопровождали чешские дворяне Ян из Хлума и Вацлав из Дубы — оба выбранные и назначенные Сигизмундом на роль «живой охранной грамоты», Ян Кардинал в качестве представителя Пражского университета, и бакалавр Петр из Младоневиц, которому мы обязаны подробным описанием дальнейшей судьбы Гуса; остальную часть свиты составляли слуги.
Наконец настал момент, когда Гус и его друзья пересекли границу Чешского королевства и оказались на немецкой земле. Они знали, сколько россказней распускали в чужих землях о еретичестве Гуса, и были готовы к тому, чтобы на каждом шагу встретить враждебное отношение, которое может даже представлять опасность для жизни.
Это ощущение опасности усугублялось еще и тем, что Гусу предшествовала весть о его приближении, той же дорогой впереди него двигались купцы со своими караванами, и слух о чешском еретике передавался из уст в уста торговцами, гонцами, возницами, проникал в деревни, села и города. Еще хуже было то обстоятельство, что Гуса примерно на день опередил какой-то епископ, тоже направлявшийся в Констанц и кричавший повсюду, что за ним едет проклятый еретик, колдун, обладающий волшебной силой «читать мысли» людей.
А Гус и не стремился сохранять инкогнито, «едучи явно, с открытым лицом, как священник, и сам повсюду громко объявляя свое имя и звание народу», как писал он в одном из писем домой, в Чехию.
К великому своему изумлению, Гус и его спутники не встретили ничего такого, к чему мужественно подготовились. Гус нигде «не встретил явного врага». Всюду его встречали с одним чувством — с глубоким любопытством.
Почти сразу за чешской границей, в Бэрнау, его пригласил к себе побеседовать тамошний приходский священник. «И когда я вошел в комнату, он тотчас налил мне большую чару вина и ласково весьма вместе с друзьями своими все мое учение принял и заявил, что всегда был мне другом. Затем в Новом Граде (Нейштадте) все немцы дружелюбно на меня смотрели. Проехали через Вейден, где среди многочисленных жителей вызвали удивление. А когда прибыли в Сульцбах, зашли в корчму, в которой (как раз) заседал ландрихт (Landgericht — земский суд). Там, в зале, пред коншелами и старшинами, я сказал: «Вот я, магистр Ян Гус, о котором, полагаю, вы слышали много дурного; вопрошайте же меня!» И когда мы многое обсудили, дружелюбно весьма меня приняли. Затем мы миновали город Хиршфельд, в котором нас опять встречали с великим радушием. Миновав же город Херсбрук, переночевали мы в городе Лауф. Там пришел ко мне приходский священник, весьма сведущий в праве, и я беседовал с ним, и он со всем охотно согласился»,
«И вот достигли мы Нюрнберга, где о нашем приезде уже разгласили купцы, опередившие нас. Поэтому на улицах стоял народ, выглядывая и выспрашивая, который же магистр Гус. А перед обедом мне прислал письмо магистр Иоганнес Хелвел, священник церкви св. Лаврентия, пишучи, что с давних пор мечтал поговорить со мною. Я ему на том же письме написал, чтобы он пришел. Тем временем прислал за мной пан Вацлав из Дубы, сообщив, что собрались горожане и магистры, желающие видеть меня и со мной беседовать; тогда я сразу встал из-за стола и вышел. И магистры передали мне, чтобы нам беседовать тайно. Я же ответил: «Я проповедую открыто и теперь хочу, чтобы слушали все, кто захочет!»* И с этого часа я говорил перед коншелами и горожанами вплоть до ночного сумрака.
Был здесь доктор один, картезианец (монах картезианского ордена), который диспут вел великолепно. И я заметил, что магистру Альберту, священнику церкви св. Зебальда, не по нраву было, что горожане соглашались со мной. К концу беседы все магистры и горожане были удовлетворены.
Знайте также, что до сих пор я не заметил ни одного врага. И в каждой корчме я оставляю на прощание «Десять заповедей» (краткое изложение десяти заповедей, написанное Гусом и переведенное на немецкий язык) и кое-где приклеиваю их мукой (в общественных местах). А все хозяйки с мужьями принимают меня весьма приветливо. И нигде не запрещают богослужений (из-за присутствия Гуса, на которого было наложено проклятие и интердикт), а немецкое изложение (речь идет о десяти заповедях) все хвалят. Следовательно, должен я признать, что нет ко мне большей враждебности, чем у жителей Чешского королевства»[28].
Гус с воинственной горячностью использовал любую возможность, чтобы провозгласить свои взгляды, и всюду находил живой отклик. Особенно немецкий народ, сельские жители и низшее духовенство, задавленные такой же нуждой и заботами, как и чешский народ, хорошо понимали его и открывали ему не только уши, но и сердце.
И, так же как в Чехии, высшее духовенство в больших городах слушало его с настороженностью и опаской.
Благоприятные обстоятельства, сопутствовавшие ему, побудили Гуса отказаться от первоначального плана — ехать сначала ко двору короля С!игизмунда, который в то время находился в Аахене, чтобы получить у него обещанную охранную грамоту. Это очень удлинило бы путь. Итак, путешественники двинулись дальше прямой дорогой. «Король (Сигизмунд) теперь на Рейне, к нему едет (за охранной грамотой) пан Вацлав из Дубы, а мы ночью выезжаем в Констанц, к которому приближается уже и папа Иоанн. Рассудили мы, что невыгодно сворачивать к королю, сделав крюк в шестьдесят миль и (потом только) возвращаться в Констанц».
