Ознакомительная версия.
– Политика – если идешь по темной улице и видишь под фонарем троих. А тебе пройти нужно мимо них – это уже политика. Политика одного по отношению к трем, политика трех по отношению к одному. Возможны три варианта: безразличие, дружественность, агрессия.
Не безымянная тройка под фонарем – две государственные махины напали на писателя. Попытался на автомобиле пересечь российско-украинскую границу 25 июля 2003 года. Задержан украинскими погранцами и выдворен со штампом в паспорте о запрете въезда до 26 июля 2008 года. Так и не повидался с отцом. Отец очень ждал дня освобождения, выпил в радости 30 июня рюмку. И слег. В марте 2004 года в возрасте 86 лет отошел без видимых причин смерти.
В 2004 году писателя пригласил на беседу вскоре после того уволенный помощник президента Илларионов. Кремлевский двор вызвал у Лимонова ассоциацию с двором Саратовского централа. Так же как и выстроенные после 1991 года постсоветские государства напоминают колонию, лагерь, централ. Во главе стоит суровый отец, его величество Президент-Хозяин. Повелевает сурово, ведь в России традиция палачества – превыше всего. Как в «Еврогулаге» в заволжских степях, где послушных зэков награждают всего-навсего тем, что не избивают. А непослушных и избивают, и калечат, и убивают.
2 августа 2004 года нацболы захватили несколько кабинетов минздрава, включая кабинет министра Зурабова, ныне посла России в Украине. Протестуют против ошибок в реформировании порядка предоставления льгот, их «монетизации». Аресты, суды, сроки в наказание. В приемной администрации президента 14 декабря 2004 года тридцать девять нацболов выкрикивают речевку «Путин, уйди сам!» Патерналистское государство не пожурило по-отцовски, а отправило непокорных в места не столь отдаленные. Так, художница Наталья Чернова получила три года. В январе 2005 года власти напускают на лимоновцев провокаторов из движения «Наши». Вбухивают немеряные бюджетные средства, то есть те рубли, которые так не лишни были бы тем же льготникам. Нацболов не унять! В мае 2005 года на альпинистских стропах между одиннадцатым и десятым этажами гостиницы «Россия» два нацбола, девушка и юноша, вывесили полотнище в четыре этажа по вертикали с той же надписью: «Путин, уйди сам!». Девушка, Ольга Кудрина, получила три с половиной года. Скрывалась в подполье и в 2008 году получила в Украине политическое убежище.
Вождь партии, герой оппозиции, Ленин современной российской политики занял в поэзии место, о котором в 2004 году пишет Александр Жолковский, обобщая свое восприятие эстетики, поэтики Эдуарда Лимонова: «Эстеты (если бы!), брезгливо отмахивающиеся от литературной продукции издателя «Лимонки» («Не читал, но скажу»), могли бы понять… что впечатанная в массовое сознание фамилия Лимонов – игрового и отнюдь не боеприпасного происхождения. Псевдоним Эдуарда Савенко сродни таким галантерейным персонажам его ранней лирики, как гражданин Перукаров, брадобрей Милоглазов, гражданка Перманентова… Костюмов-душенька и приятная безумка Валентина… Лимонов очень быстро нашел свой голос, сочетавший маскарадную костюмность (к которой буквально толкало юного уроженца Салтовки его парикмахерское имя) с по-толстовски жестокой деконструкцией условностей, с восхищенной учебой у великого манипулятора лирическими и языковыми точками зрения Хлебникова и с естественным у принимающего себя всерьез поэта нарциссизмом (демонстративным у Бальмонта, Северянина и раннего Маяковского, праведным у Цветаевой, спрятанным в пейзаж у Пастернака).
В сущности, эта розановская многосторонность уже предвещала последующий разброс литературных и социальных амплуа: андеграундного поэта и подпольного портного, Париса – соблазнителя «прекрасной Елены»; самозваного «Мы – национального героя» (кажется, это было первое явление морфемы «наци-» в его репертуаре); эмигранта (очередной раз позвонив ему, я услышал от мрачной квартирохозяйки: «Ваш Эдик – в среду – уехал в Лондон – навсегда!»); нью-йоркского вэлферовца, прислуги за все и диссидирующего сотрудника «Нового русского слова»; автора классического ныне «Эдички» (которого я прочел еще до отъезда в контрабандном ксероксе); Кавалерова-дворецкого при меценате с элитарного Саттон-Плейс (см. «Историю его слуги»)… скандального нью-йоркского, а затем парижского литератора, забросившего (к счастью, не совсем) стихи как занятие убыточное и пишущего под запроданный перевод; всеевропейского «бэд-боя» – поклонника Каддафи и Караджича, любителя «пострелять»; постсоветского возвращенца, нацбола, основателя «Лимонки», путинского зэка, мастера тюремной прозы – непрошеного собрата Достоевского, Чернышевского, Синявского и Солженицына (у жизни не по лжи свои законы жанра), любимца прессы…»
Одно из любимых Жолковским стихотворений:
В совершенно пустом саду
собирается кто-то есть
собирается кушать старик
из бумажки какое-то кушанье…
«Эти стихи написал 24-летний провинциал почти 40 лет назад, – говорит Жолковский. – Я знаю их уже три десятка лет… не перестаю дивиться их отстраненной экзистенциальной прямоте и дерзкой изобразительной и словесной хватке».
Далее Жолковский указывает на шедевр на гоббсовскую тему, с характерным лимоновским вниманием к взаимоотношениям между «я» и «ты» и мастерски выдержанной гаерской интонацией:
И этот мне противен
И мне противен тот
И я противен многим
Однако всяк живет…
Еще одно стихотворение запало в душу Жолковского: «Я знаю его по одной («Стихотворения. 4-й сборник») из четырех машинописных, собственноручно сшитых автором тетрадей, которые купил году в 1972-м у торговавшего ими Лимонова по 5 р. за штуку (дарственные надписи на них он сделал по моей просьбе уже в Штатах)».
Мои друзья с обидою и жаром
Ругают несвятую эту власть
А я с индийским некоим оттенком
Все думаю: А мне она него?..
«Это стихи конца 60-х – начала 70-х годов, и ничто вроде бы не позволяет догадываться о грядущем нацбольшевизме, но они уже звучат вызовом тогдашнему интеллигентскому диссидентству (на всякий случай: и я там был, мед-пиво пил, так что все в порядке, все, как говорится у Зощенко, соблюдено и все не нарушено).
Нарциссизм, автоэротизм, метапоэтичность – букет, представленный во многих стихах (ср. еще «Мелькают там волосы густо……. и «Ветер. Белые цветы. Чувство тошноты……. с поразительной строчкой: Это я или не я? Жизнь идет моя?)…
Жолковский рад, что шок эмиграции и финансовый стресс не задушили лирического темперамента поэта.
Ознакомительная версия.
