- Что делают, что делают, сволочи! - наблюдая за пехотинцами, с гневом и презрением повторял Никонов.
Солдаты уже не разговаривали, а стоя смотрели на отступавшую пехоту. Слева, из-за садов, осветив их короткими вспышками, ударила минометная батарея, и четыре огненных разрыва встали впереди. Минометчики повторили залп, еще и еще. Оттого, что бойцы у пушек ничего не делали, а только ждали, тревога, возникшая при виде отступавшей пехоты, усилилась.
Телефонист, до сих пор сидевший спокойно, стал вызывать командира батальона.
- "Каспия"! "Каспия"! - повторял он все более, встревоженным голосом. Ему страшно было идти под разрывы, откуда бежали пехотинцы, и все свое желание жить он вкладывал в это "Каспия".
Но Беличенко глянул на него, и связист строго сказал напарнику:
- Посиди-ка, я сбегаю.
И, взяв катушку в одну руку, побежал по проводу, тяжело топая сапогами, носки которых он ставил вовнутрь.
Тоня видела, как Беличенко поглядывает на часы, уже несколько раз он оборачивался, будто ища кого-то, и, тотчас же забыв, начинал опять смотреть на поле впереди орудий. Брови сдвинуты, глубокая поперечная морщина разделила их, рот отвердел, и все лицо жесткое, неприязненное. Господи, если бы он понимал, какой он родной сейчас.
- Ты что? - спросил Беличенко, заметив ее рядом и глянув на нее рассеянными глазами.
Вдруг далеко впереди вспыхнуло, огонь взлетел по соломе вверх и исчез. На горящем снегу стояла скирда, белый дым густо валил от нее. Опять пыхнуло, и опять дым задушил огонь. Но вот пламя дохнуло из середины, охватило скирду, и лица бойцов на батарее смутно осветились. Это Горошко подал о себе весть.
Отовсюду к горящей скирде потянулись трассы пуль. И несколько групп пехотинцев, попавших в свет, пригибаясь, шарахнулись в стороны, стреляя назад. Из темноты, сбоку, будто огненный глаз засверкал. Веер светящихся огненных нуль рассеялся над головами бегущих, и все услышали грубый стук танкового пулемета.
- Танки! - оборачиваясь, закричал наводчик, мгновенно побледнев, одни темные глаза остались на лице.
С внезапно вскипевшей злобой Беличенко оттолкнул его.
- На танки не глядят, их бьют!
Вспыхнула другая скирда, и стал виден танк, озаренный сбоку. Он шел стороной, длинная пушка его, красная от пламени, покачивалась. И еще несколько танков показалось на свет, гусеницы их кроваво блестели. Впереди падали и догорали на снегу ракеты.
Беличенко выбрал первый. Неотрывно следя в панораму, наводил орудие. Воротник гимнастерки давил горло. Расстегнул его, всей потной шеей ощутив холод и ветер. Стало легче дышать. От напряжения глаз заливало слезой. Беличенко отер его, поглядел на темное, давая глазам успокоиться, и, когда вновь глянул в панораму, танк наползал на перекрестие. Он взял небольшое упреждение и выстрелил.
Рявкнуло, оглушило орудие. Открыли замок, н теплый пар, пахнущий порохом, пронесло мимо лица.
- Снаряд! - крикнул Беличенко.
Окутавшись бензиновым дымом, взрычав так, что здесь было слышно, танк развернулся на орудие, стреляя из пушки.
Беличенко стоял уже без шинели, без пояса, в одной расстегнутой гимнастерке и кубанке на потной голове.
Крепко расставив ноги, прижавшись бровью к глазку панорамы, целился. Вдруг все закричали, раздался взрыв, и снег перед танком осветился. Но Беличенко не успел ничего понять: в этот момент он выстрелил. Весь подавшись вперед, душевным усилием помогая снаряду лететь, он увидел, как сверкнуло и взвихренный снег накрыл танк. Когда облако осело, танк стоял совершенно целый, только башня покривилась. Беличенко разогнулся. На поле горели еще два танка, и множество копен, прежде не видных, выступили теперь на свет. Еще вставали запоздалые разрывы, но ни танков, ни пехоты немецкой не было. И пелена страшного напряжения упала с глаз. Беличенко вытер лоб кубанкой, снова надел ее:
- Дайте закурить.
Он наклонился над солдатскими ладонями, пахнущими от снарядов железом и порохом,- в них бился зажатый огонек - и радостной была первая затяжка. А вокруг, светя папиросками, солдаты громкими голосами рассказывали подробности боя. Беличенко слушал с недоверчивой улыбкой: он ничего этого не видел. Он этот раз был за наводчика и из всего боя видел танк в стекле панорамы.
Опершись спиной о щит орудия, который во многих местах был пробит крупными осколками, он стоял горячий, в распоясанной гимнастерке, точно хорошо поработавший плотник. Но чья-то рука уже застегивала пуговицы у него на груди. Конечно же, это Тоня. Кроме пуль, танков, снарядов и мин, оказывается, есть на фронте и такая опасность: простудиться. Он сверху смотрел на ее подымавшуюся от пуговицы к пуговице руку. А Тоня, пользуясь моментом, накидывает ему на плечи шинель.
- Ты потный, остынешь.- Смотрит повязку.- У тебя кровь на бинтах,говорит она.
В самом дело, кровь. И он начинает чувствовать, как болит рука.
Он берет у телефониста трубку и вызывает Назарова. До второго орудия метров сто пятьдесят, так что голос слышно и в трубку, и простым ухом.
- Назаров? Живой? Хорошо стрелял... За танк спасибо. Нe ты подбил?.. А кто?
И Тоня, и батарейцы смотрят на Беличенко и ждут. Им тоже интересно знать, кто подбил второй танк. Но комбат сузившимися глазами глядит поверх голов и вдруг кричит яростно:
- Танки слева! По танкам слева прямой наводкой...
Пехотинец бежал, согнувшись, метя по снегу полами шинели, сильно припадая на левую ногу. Лицо смято страхом, глаза одичалые.
- Стой! - крикнул Горошко.
Пехотинец обернулся, выстрелил назад куда-то и побежал дальше. Горошко дал над его головой очередь.
- Стой!
Пехотинец как бежал - присел, увидев Горошко, охотно спрыгнул к нему в окоп. Сел на землю, озираясь.
- Куда бежал?
- Все бегут...
При свете горящей скирды Горошко разглядел его. Солдат был смирного вида. Глубоко насунутая ушанка примяла уши, они покорно торчали вниз; лицо небритое, глаза томящиеся, светлые.
- Как то есть все бегут? - продолжал сурово допрашивать Горошко, поскольку дальше собирался попросить закурить.- Я вот не бегу.
- А ты что же делаешь здесь? - робко спросил пехотинец.
- Наблюдаю.- И Горошко широко показал рукой.
На пехотинца это произвело сильное впечатление. Раз среди такого страха и грома человек сидит, приставленный к делу, значит, знает. И даже само место, где он сидел, показалось надежным. Он охотно подчинился.
- Закурить есть? - спросил Горошко.
- А увидит.
- Кто?
- Да он.
- Разуй глаза. Где он? Нет, ты выгляни, выгляни. Но пехотинец не выглянул. Он и так насмотрелся достаточно, век бы всего этого нe видеть.
- Милый человек! - сказал он с чувством, радуясь внезапно обретенной безопасности.- Мы же все пуганые, стреляные. Одно слово: пехота... Комбат кричит: "Пропускай танки над собой!" Артюхов, сосед мой, высунулся из окопа с гранатой - тут его танк и срубил пулеметом. Я уж сжался, сижу. Как его не пропустишь? Господи, ведь этак один раз испытаешь, другой раз не захочется. Как он надо мной пронесся, как опахнул жаром.
