Я смотрела на ближайшую перспективу не столь радужно. В моих планах не было намерений готовить себя к преподавательской деятельности. Дело в том, что в отличие от других аспирантур консерватории, аспирантура на вокальном факультете — это явный крен в сторону педагогики. Все это было бы хорошо, если бы я уже не думала об исполнительской деятельности.
Тем не менее я решила сдавать экзамены для поступления в аспирантуру — мне казалось, что за два года учебы в ней я смогу сделать многое, компенсировать то, что мне не удалось узнать, занимаясь на вечернем отделении. Но учеба в аспирантуре вскоре перестала меня удовлетворять. Я хотела петь, но в Оперной студии для меня не было работы: там уже во всю занимались выпускники следующего года. Им надо было готовить свои дипломные спектакли, и я оказалась там как бы лишней. Но все-таки мне удалось подготовить партию Леля в «Снегурочке» Римского-Корсакова.
Не заладилось у меня и в вокальном классе. Моему педагогу Л. Ф. Савранскому по статусу было не положено вести аспирантов, и я попала в класс Ф. С. Петровой. После нескольких занятий с новым педагогом и по незнакомой мне методике я стала чувствовать, что с моим голосом происходит что-то неладное. И хотя она говорила: «У вас голос — алмаз, который надо отшлифовать», я так запуталась в ее школе, что ничего не могла воспринимать — методика была отлична от той, к которой я привыкла в классе Л. Ф. Савранского. Ходить на занятия вокалом стало для меня мучением: я не могла и не хотела переучиваться, да и новая система была мне не по душе.
Промучавшись таким образом некоторое время, я пришла к Ф. С. Петровой и откровенно сказала: «Фаина Сергеевна! Не обижайтесь на меня, но я училась у педагога с другой школой. Переучиваться я не могу, да и нужно ли?..» Она меня сразу поняла и не стала возражать.
По камерному пению я перешла в класс профессора А. В. Доливо (там я готовилась к урокам с концертмейстером Р. И. Жив, которая сказала мне во время дипломного концерта такие хорошие слова). И хотя А. В. Доливо был замечательный знаток камерного репертуара, с ним у нас тоже не заладилось. Его замечания не совпадали с моими представлениями и с тем, как меня учила анализировать музыкально-поэтический текст Надежда Матвеевна.
В это время меня стали готовить к конкурсу имени Шумана, который тогда проводился в Берлине (позднее он проходил в Цвиккау — родном городе Шумана). После очередного отборочного прослушивания в консерватории ко мне подошли Нина Львовна Дорлиак и Святослав Теофилович Рихтер и с тревогой спросили: «Что с вами случилось?» Прежде они меня всегда хвалили, и вдруг такой вопрос. Мне стало ясно, что я окончательно могу потерять то, что приобрела когда-то…
Я пошла к своему дорогому Леониду Филипповичу за советом. Оказывается, он все знал о моих трудностях, переживал за меня из-за того, что я мало пою. Он с большим участием сказал: «Идите к своему прежнему педагогу». И я снова стала заниматься у Н. М. Малышевой.
В первый год учебы в аспирантуре я не раз слышала, как многие говорили о том, что я не на месте, что аспирантура мне ничего не дает. Говорили и хорошо знавшие меня, и совсем посторонние люди, говорили и в лицо, и за спиной. Мне передавали, как Леонид Филиппович Савранский, может быть, больше других тревожившийся за свою ученицу, в сердцах даже выпалил: «Скажите этой дуре, что ей нужно петь в оперном театре!» А однажды, когда я участвовала в концерте в Большом зале консерватории, где пела в сопровождении оркестра арию Иоанны из «Орлеанской девы» Чайковского, ведущий концерта спросил за кулисами одного из выступавших в тот вечер, покрутив при этом пальцем у виска (не очень вежливо, зато выразительно!): «Она что — того? Что ей делать в аспирантуре? Она же готовая певица!»
И хотя в тот год я постоянно участвовала в разных, в том числе и, как теперь говорят, «престижных» концертах, где выступали знаменитые артисты, большие мастера, например, И. С. Козловский, Л. A. Русланова и другие, я постоянно чувствовала какое-то неудовлетворение. Зато получила истинное удовольствие от участия в спектаклях знаменитого парижского театра «Комеди Франсез», который в 1954 году гастролировал в Москве.
Гости играли на сценах Малого театра и театра им. Вахтангова. Для спектакля «Мещанин во дворянстве» Мольера, поставленного как комедия-балет с пением на музыку Ж. Люлли, требовались певицы. Но когда приглашенная поначалу актриса не справилась, то обратились ко мне. Пришлось срочно, буквально за два дня, выучить на французском языке несколько ансамблей. Потом я пела все спектакли «Мещанина во дворянстве» — и в Москве, и в Ленинграде, где «Комеди Франсез» продолжил гастроли. Дирижер написал мне на фотографии: «Мадемуазель Архиповой, обладательнице прекрасного голоса, с наилучшими пожеланиями».
Тем не менее с оперным театром у меня дело обстояло сложно. Дважды я прослушивалась в Большой театр, но каждый раз по какой-нибудь причине — безрезультатно.
Первый раз на прослушивание в стажерскую группу Большого театра я пошла по рекомендации членов совета Неждановского кабинета. Сначала — об этом совете. По завещанию нашей выдающейся певицы Антонины Васильевны Неждановой ее квартира в большом доме в Брюсовом переулке (с 1962 года и до недавнего времени этот переулок носил имя Неждановой и считался улицей) должна была превратиться в место, куда могла приходить музыкальная молодежь, чтобы встречаться с мастерами вокала, получать советы у своих старших коллег. После смерти А. В. Неждановой здесь был создан музей-квартира, а в совет музея вошли многие тогдашние ведущие певцы Большого театра. Некоторые из них жили в этом же доме (известном всей Москве как дом Большого театра, о чем свидетельствуют многочисленные памятные доски на его фасаде с фамилиями выдающихся деятелей музыкального искусства, работавших на его сцене).
На одно из заседаний совета Неждановского кабинета по оказанию помощи молодым певцам меня привел мой педагог Л. Ф. Савранский. Так, еще студенткой, я попала в дом, в котором через много лет мне привелось жить, и в квартиру, где много раз потом приходилось встречаться с молодыми певцами, давать им советы, поддерживать, выступать вместе с ними в камерных концертах, которые организует маленький коллектив Музея-квартиры А. В. Неждановой во главе с настоящим подвижником Мариной Ивановной Голгофской.
А тогда, в начале 50-х, я еще несмело вошла в квартиру, где прожила последние годы замечательная русская певица, увидела перед собой Марию Петровну Максакову, Александра Степановича Пирогова, других известных артистов Большого театра, некоторых из которых я знала только по фамилиям и голосам, но пока не знала в лицо. Среди присутствовавших был и муж Антонины Васильевны — выдающийся дирижер Николай Семенович Голованов.
