Ознакомительная версия.
Разногласия давали о себе знать по-разному, и особенно проявились после самоубийства Наку Спиру, члена албанского Центрального комитета.
Связи между Югославией и Албанией развивались во всех областях. Югославия направляла в Албанию все больше всевозможных специалистов. В Албанию отправлялось продовольствие, хотя Югославия сама испытывала его недостаток. Началось создание акционерных компаний. Оба правительства пришли к принципиальному согласию о том, что Албании следует объединиться с Югославией, что решило бы проблему албанского меньшинства в Югославии.
Условия, которые югославское правительство предлагало албанскому, были намного более благоприятными и справедливыми для албанцев, чем, для сравнения, те, которые Советское правительство предлагало Югославии. Очевидно, однако, что проблема заключалась не в степени справедливости, а в самой природе этих отношений. Часть албанского руководства втайне была глубоко против югославского подхода.
Наку Спиру – худощавый, болезненный, очень щепетильный, с прекрасным интеллектом – в то время руководил в албанском правительстве экономическими вопросами и был первым, кто восстал против Югославии, требуя независимого развития Албании. Его позиция вызвала резкую реакцию не только в Югославии, но и в албанском Центральном комитете. Ему особенно противостоял Кочи Хохе, албанский министр внутренних дел, который впоследствии был расстрелян по обвинению в том, что он занимал проюгославскую позицию. Рабочий с юга Албании и ветеран-революционер, Хохе пользовался репутацией самого стойкого партийца, несмотря на то что Энвер Ходжа – несомненно, более образованная и более живая личность – был генеральным секретарем партии и премьером правительства. Ходжа тоже присоединился к критике Спиру, хотя его истинная позиция оставалась неясной. Бедняга Спиру, оказавшись в изоляции, обвиненный в шовинизме и, вероятно, на грани исключения из партии, покончил с собой. С его смертью началось нечто такое, чего он никогда не мог себе представить, – ухудшение югославо-албанских отношений.
Конечно, все это замалчивалось от общественности. Позднее, после открытого разрыва с Югославией в 1948 году, Энвер Ходжа поднял Спиру на пьедестал как национального героя. Но в верхушках обеих стран это дело оставило плохое впечатление, которое невозможно было развеять утверждениями о трусости Спиру, мелкобуржуазном духе и тому подобном, чем всегда изобилует арсенал коммунистических клише.
Советское правительство было прекрасно информировано как о действительных причинах смерти Спиру, так и обо всей деятельности Югославии в Албании. Ее миссия в Тиране становилась все более и более многочисленной. Кроме того, отношения между тремя правительствами – советским, югославским и албанским – были таковы, что двое последних не особенно скрывали свои отношения с первым, хотя следует также сказать, что югославское правительство не консультировалось с советским в том, что касалось деталей его политики.
Советские представители все чаще жаловались на определенные югославские меры в Албании, и в то же время наблюдалась все большая близость между группой окружения Ходжи и советской миссией. То и дело на поверхность выплывали жалобы того или иного советского представителя: почему югославы создают акционерные компании с албанцами и в то же самое время отказываются создавать такие же компании с СССР в своей собственной стране? Почему они посылают своих инструкторов в албанскую армию, когда в их собственной армии работают советские инструкторы? Как могут югославы предоставлять специалистов для нужд развития в Албании, если они сами ищут специалистов за рубежом? Как получилось, что Югославия, сама бедная и слаборазвитая, вдруг вознамерилась развивать Албанию?
На фоне этих расхождений между советским и югославским правительствами стремление Москвы ослабить позиции и вытеснить Югославию из Албании становилось все более очевидным, что представлялось югославам исключительно несправедливым ввиду того, что не СССР предлагал объединиться с Албанией и что СССР даже не был приграничным соседом Албании. Поворот албанских руководителей к Советскому Союзу становился очевиднее и находил все более яркое отражение в их пропаганде.
Предложение Советского правительства устранить разногласия по поводу Албании было обеими руками принято в Белграде, хотя до сих пор и оставалось неясным, почему Сталин подчеркнул, что он хочет, чтобы именно я приехал в Москву.
Мне кажется, он руководствовался двумя причинами. Я, вероятно, произвел на него впечатление прямого и откровенного человека. Думаю, что таким же я считался и среди югославских коммунистов. И как таковой подходил для откровенного обсуждения сложного и весьма деликатного вопроса. Однако я также считаю, что у него было намерение привлечь меня на свою сторону для того, чтобы расколоть и подчинить себе югославский Центральный комитет. На его стороне уже были Хебранг и Жукович. Но Хебранга уже вышвырнули из Центрального комитета и начали секретное расследование из-за его необъяснимого поведения, когда во время войны он находился в тюрьме. Жукович был видной фигурой, но, даже будучи членом Центрального комитета, он не принадлежал к внутреннему кругу, который сформировался вокруг Тито в ходе борьбы за единство партии и во время самой революции.
В ходе пребывания Тито в Москве в 1946 году, когда он сообщил Сталину, что я страдаю от головных болей, Сталин пригласил меня навестить его в Крыму, чтобы отдохнуть и подлечиться. Но я не поехал, в большой степени из-за того, что приглашение Сталина не было повторено через посольство и я принял его за вежливый жест, сделанный просто потому, что разговор зашел обо мне.
Итак, я отправился в Москву – если правильно помню, 8 января, но в любом случае близко к этой дате – с неопределенными чувствами: я был польщен тем, что Сталин пригласил именно меня, но во мне также сидели смутные, непередаваемые подозрения, что это не было сделано случайно или с чистыми намерениями в отношении Тито и югославского Центрального комитета.
В Белграде я не получил никаких особых указаний и инструкций, но в инструкциях и не было необходимости, поскольку я был членом внутреннего круга руководителей, хорошо информированным об албано-югославских отношениях. Уже была сформулирована позиция, заключавшаяся в том, что советские представители не должны чинить препятствий уже объявленной политике югославско-албанского объединения посредством бестактных действий или проведения другой линии.
Представители югославской армии воспользовались удобной возможностью отправить со мной свою собственную делегацию, которая должна была представить просьбы о военном снаряжении и развитии нашей военной промышленности. Эта делегация включала в себя тогдашнего начальника Генерального штаба Коча Поповича и руководителя югославской военной промышленности Миялко Тодоровича. Тогдашний директор политической администрации в армии Светозар Вукманович-Темпо также сопровождал нас с целью ознакомления с опытом Красной армии в данной области.
Ознакомительная версия.
