Едва Ника нагнала мужа в Тунисе, как его подразделение вновь переместили – сначала вернули в Триполи, а оттуда – в Алжир. Ежедневный рацион воды урезали до четырех с половиной литров на человека – достаточно, чтобы не опасаться обезвоживания, но слишком мало для комфорта. Из соображений безопасности воду кипятили и употребляли только в виде чая, тем не менее большинство солдат маялись дизентерией и болями в животе. Собаки повадились пить воду после бритья, и уже в мирное время их невозможно было отучить от вкуса мыльной воды.
В апреле 1944 года полк Жюля, а с ним и Ника, перебрались из Бизерта в Неаполь, а оттуда в Казерту, где Ника была включена в Комитет военных захоронений. В ее обязанности входило опознавать тела погибших солдат, оставшихся лежать на полях сражений. Она выполняла эту тяжкую повинность, следуя за полком мужа, который пролагал себе путь через Европу, к окончательной победе. В ожесточенном сражении под Гарильяно, где немцы занимали позицию на холмах и на шоссе и едва не разбили его батальон, Жюль чудом избежал гибели: снаряд разорвался в нескольких сантиметрах от его головы, и на время барон де Кенигсвартер оглох и ослеп. Союзники упорно продвигались вперед, одерживая одну маленькую победу за другой. Перешли «линию Густава», 23 мая овладели Понтекорво – немцы отступали на север. Жюль со своим батальоном добрался до Бриндизи, и оттуда они переправились на корабле на юг Франции, чтобы продолжить дело освобождения родины. В сентябре немцев изгнали из Лиона, в октябре – из Роншампа. Затем солдаты «Свободной Франции» двинулись на север, перевалили через заснеженные Альпы и в начале 1945 года вышли к Турину.
Как только в августе 1944 года был освобожден Париж, Ника обосновалась там и жила то в семейном особняке Кенигсвартеров, то у Ротшильдов на авеню Мариньи – там же останавливался и ее брат Виктор, когда прибыл в Париж по поручению MI5. Малькольм Маггеридж рисует нелицеприятный портрет Виктора в своих мемуарах «Хроника растраченного времени». Отчасти и это описание помогает понять, почему со временем Ника пожелала дистанцироваться от Ротшильдов.
«Для Ротшильда этот особняк на авеню Мариньи был и „домом вдали от дома“ – и в то же время тюрьмой. Поселившись там, он сделался пусть не де-юре, но де-факто главой семьи. Время от времени в особняке появлялись «младшие» Ротшильды, изъявляли свое почтение. Виктору вроде бы и нравилось, что они заглядывают ему в глаза, и вместе с тем он тяготился их присутствием: в его характере заносчивость причудливо смешивалась с застенчивостью. Между клубом «Уайт» и Ковчегом, между Ветхим Заветом и Новым, между Кремлем и палатой лордов – где-то между он потерялся и с тех пор метался, не находя пути. Глубоко в нем прятался ранимый, восприимчивый, трогательный, подчас достойный любви человек, но поверх наросло столько слоев и самоуверенности ученого, верящего в непреложность фактов, и столь же нелепой уверенности, что все должны поклоняться его богатству и славному имени, что эта глубина открывалась крайне редко».
В интервью историку джаза Нату Хентоффу Ника свела воспоминания военной поры к минимуму: «Я прошла с боями от Браззавиля до Каира, от Туниса до Турции и даже поспела в Германию увидеть последние дни рейха». Один из моих собеседников, американец Фрэнк Ричардсон, водитель джипа и музыкант в стиле буги-виги, смог пролить кое-какой свет на этот последний период войны. Его полк был расквартирован в Париже, Фрэнка вместе с тремя другими солдатами разместили в особняке Кенигсвартеров. Так он познакомился с Никой и Одиль – младшей сестрой Жюля, у них была большая разница в возрасте.
«В нашей комнате разместилось четверо – и еще пианино, – рассказывал мне Фрэнк. – Однажды вечером я наигрывал что-то, и тут раздался стук в дверь, вошла Ника, представилась, попросила сойти вниз и поиграть для нее. У нее там, разумеется, имелся концертный рояль». В тот момент Ника не состояла на службе, а Жюль все еще был на войне. Со снабжением в Париже по-прежнему были трудности, но дом Кенигсвартеров отапливался, и две его хозяйки с помощью остановившихся у них солдат могли раздобыть практически любые припасы. Ричардсону явно приглянулась Одиль, она была ему ближе по возрасту, чем Ника. Девица тоже из передовых: белые перчатки до локтя, а на дне рождения у нее играл Джанго Рейнхардт.
Ричардсон вспомнил и другой случай, под конец 1944 года, когда баронесса так же постучалась к нему и попросила сыграть для нее и для друга. «Мужчину мне представили как адъютанта де Голля. Нас было всего трое; я играл, они вроде как обжимались и заходили все дальше и дальше, пока я не понял, что мне пора возвращаться наверх».
Я спросила Фрэнка, шокировало ли его такое поведение.
– Еще бы! Я вырос в маленьком городке, мне всего-то был двадцать один год, я еще не пообтесался, – конечно, меня это шокировало. – И после паузы добавил им в оправдание: – Но ведь шла война…
Шла война, спокойные, счастливые моменты выдавались нечасто. Приходили известия о гибели близких и друзей. А потом союзники победили, и злодеяния нацистов были разоблачены полностью – оказалось, что родство и богатство мало кого спасло.
После войны родные получили душераздирающее свидетельство об участи тети Ники по матери, Аранки фон Вертхаймштайн. Подруге в Венгрии пришло письмо от некоего господина Раца, который был отправлен в лагерь уничтожения тем же поездом, что и Аранка, старуха без малого восьмидесяти лет, полуслепая, насмерть перепуганная. Она в отличие от сестры так и не вышла замуж и всю жизнь провела на ферме поблизости от родительского дома.
«1 мая [1944] всех евреев, в том числе и фройляйн Вертхаймштайн, согнали в гетто. Их продержали там в ужасных условиях до 28 мая 1944, а затем втиснули в железнодорожные вагоны, по семьдесят пять человек в каждый. Мы ехали четыре мучительных дня. Ни воды, ни пищи. Женщины падали в обморок, кто-то умер, кто-то сошел с ума. На четвертый день мне удалось добыть немного воды, я поделился с фройляйн Вертхаймштайн, которая была в плохом состоянии. Выпив воды и придя в себя, она сказала мне, что вряд ли долго еще протянет, и просила попытаться как-нибудь передать это письмо в Лондон, семье Ротшильд. Поезд прибыл в лагерь уничтожения Аушвиц-Биркенау, эсэсовцы поджидали нас с палками и тростями. Я видел, как эсэсовец крюком своей трости вытащил фройляйн В. из вагона. Она рухнула на рельсы, и ее забили до смерти».
8 мая 1945 года Уинстон Черчилль объявил конец войны. Боевые действия закончились, но только теперь стали очевидны последствия войны. Страны, семьи, человеческие жизни, мечты, будущее – все в руинах. Тем, кто выжил, приходилось заново строить свое существование среди обломков и потерь. Первая мировая война сотрясла привычный европейцам уклад, Вторая его уничтожила.
