Первым к самолету примчался механик старшина Михаил Павлович Борисовец. Запыхавшись, остановился, помог мне выбраться из кабины. А на лице застыло недоумение.
— Как же вы летели, товарищ Степаненко?
Я молчу. Это и для меня загадка. Машина выглядит так, как человек, у которого в костюме на пиджаке нет одного рукава, а на брюках не хватает штанины. И при всем этом самолет летел! Как, почему он не развалился в воздухе? Видимо, большой запас прочности заложен в его конструкции!
Такое же сногсшибающее впечатление производит на товарищей и мой собственный вид. Я это и сам чувствую: струйки крови на лице и теле еще не подсохли, от нее набухли и липли к телу даже рукава. Товарищи подхватили меня на руки и отнесли в палатку полевого лазарета.
Самолет через несколько дней силами полевой авиаремонтной мастерской отремонтировали, а я опять лежал в лазарете, ожидая, пока медики удалят осколки из моей головы.
Подполковник Морозов, навестив меня в один из дней, сказал:
— За то, что сбил фрица, — благодарю, а за неосмотрительность следовало бы наложить взыскание. — Он с состраданием посмотрел на следы ранений на моем лице. — Да тебя уже и так наказал фашист. Эту науку запомнишь надолго. Небось, засмотрелся, когда падал «твой» «юнкерс»?
— Так точно, товарищ подполковник, — признался я. — Увлекся.
— По себе знаю: очень интересное зрелище. Но пусть будет это тебе наукой.
Наука боя… Можно ли одолеть ее полностью, усвоить до конца? Ведь она необъятна, как мир. Но от нее зависит теперь жизнь, без нее не победишь…
— Война, — говорит Морозов на прощанье, — та же работа, необычная, тяжелая, требующая от нас очень высокого мастерства. Кто постигнет его, тот и выиграл.
…На аэродроме взмывает в воздух сигнальная ракета. Мы бежим к боевым машинам, и дух наш тверд. Мы не дадим спуску врагу. Велика наша беззаветная любовь к матери-Родине, и она поможет нам выстоять в любых испытаниях. Выстоять и победить!
Над городом по-прежнему неистовствует авиация противника. Мы не уклоняемся от схваток, если даже видим, что у него численное превосходство. Вот и теперь над Сталинградом все жарче разгорается бой. Его завязала вторая эскадрилья нашего полка, проводя разведку. Заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Рязанов и его летчики мужественно дерутся против большой группы «мессеров». В группе Рязанова мои друзья — Амет-Хан Султан, Лавриненков и Борисов. Бой длится долго. В самолетах уже на пределе горючее и боеприпасы. Старший лейтенант Рязанов просит помощи.
Мне приказано идти ведомым у командира звена лейтенанта Григория Гаранчука. В ожидании сигнала на вылет сидим в кабинах в готовности номер один. Вот и сигнал — красная ракета. Запускаю двигатель, жду взлета ведущего, подруливаю к полосе. Гаранчук почему-то задерживается. Застыла в неподвижности его машина. Вижу, как из-под нее выныривает механик и мчится ко мне.
— Мотор не запускается, — кричит он еще на расстоянии, тяжело переводя дух.
Эскадрилья Рязанова с боем отходит к аэродрому и начинает посадку. Машины идут со всех направлений, с ходу садясь на поле. Понимаю: очень туго им пришлось…
Теперь бой наращивать поздновато, однако и не взлететь на исправной машине — означает не выполнить боевой приказ. Выруливаю на старт, даю газ, взлетаю. Над аэродромом шныряют только «мессеры». Наши, по-видимому, сели все. «Ну, держись, Иван, — мелькает у меня в голове. — Будет тебе сейчас жаркий экзамен: один против десяти! При таком перевесе сил фашисты редко упускают свою жертву живой и невредимой».
С набором высоты ухожу на север. «Мессершмитты» проскальзывают мимо меня и тут же атакуют. Становится ясно, с кем имею дело: асы! Они уже уверены в легкой победе.
Выполняю вираж влево, «мессеры» делятся на пары, часть из них заходит в атаку сверху, часть снизу. Долго вращаюсь в левом вираже, в глазах темнеет от перегрузки. Пересыхает в горле. От максимальных оборотов перегрелся двигатель, стрелка прибора ушла до отказа вправо.
Выхожу из виража и направляю машину на два разрисованных «мессера». Чья возьмет? Даю очередь. Один из них задымил и пошел книзу. Радуюсь успеху и не замечаю ошибки. Хищники, находящиеся выше, теперь пикируют на большой скорости и открывают по мне огонь из пушек. Мой самолет, покачнувшись, будто приседает в воздухе, двигатель дает перебои, из него вырываются струи пара. Значит, поврежден водяной радиатор.
Снова тяну машину в левый вираж, ведь противник надеется на мою инертность. Однако долго держаться в воздухе уже не смогу: из радиатора хлещет вода, и тотчас заклинивает мотор. Садиться нужно немедленно, иначе — конец…
Внизу обширные просторы Приволжской равнины. Пикирую к земле, вывожу на бреющий и сажусь на фюзеляж. «Мессеры» ликуют. Заходят сзади и из пушек обстреливают бегущую по лугу мишень. Одна трасса взрывов вспахивает землю чуть левее. Дымит и тлеет трава.
Я разворачиваю машину вправо, выскакиваю из кабины и бегу что есть сил подальше от самолета. По слуху определяю: стервятники возвращаются для повторной атаки. Первая очередь придется несомненно по мне. Поблизости, как назло, нет ни ямы, ни канавы.
Спасительная мысль приходит в голову неожиданно. Я падаю, тут же вскакиваю и снова бегу, но теперь уже к машине. Ложусь сбоку, как бы заслонившись от пуль двигателем. Тесно прижимаюсь к пышущему жаром, пахнущему маслом и бензином мотору: сейчас он мое единственное спасение.
Несколько снарядов взрываются рядом, но дальнейший обстрел прекращается. Видимо, фашисты израсходовали все боеприпасы. Пронзительный рев «мессеров» постепенно отдаляется.
Медленно, не спеша, поднимаюсь и, еще не совсем опомнившись, отряхиваю комбинезон от пыли, ощупываю себя. Не верится, что жив и невредим. Осматриваю машину. Кроме повреждений в водяном радиаторе, погнуты только лопасти воздушного винта — значит, после незначительного ремонта самолет войдет в строй.
Только теперь неподалеку замечаю стадо коров. Ко мне бегут двое ребятишек лет тринадцати — пастушки.
— Здравствуйте, дядя летчик!
— Здравствуйте.
Прикрывая ладошкой глаза от солнца, они глядят на меня с любопытством.
— Дяденька, покажи самолет, — просит один. Подсаживаю его к кабине, но он с испугом отшатывается.
— Горит!..
В самом деле, белая пелена пара закрыла приборы.
— Это не дым, а пар, — успокаиваю его. Он недоверчиво качает головой.
Напившись воды из их фляги, я залезаю в кабину, забираю часы и, взвалив на плечи парашют, двигаюсь к аэродрому.
