На поляну вышли при солнце.
Белый туман клубами ходил в этой лесной чаще, и всем стало жутко — уж больно на варево чародейское похоже.
— Корабль! — удивился Лазорев.
И точно, по летучим волнам тумана плыл остроносый корабль.
— Изба это, — сказал Пятой. — Крыша у нее такая.
Теперь все посмотрели на Пятого. Над туманом — лошадиная морда да рука, держащая повод.
— С озера натянуло, — объяснил Пятой, и все перевели дух.
Двор Лесовухи был обнесен частоколом, но вместо ворот — вставленная в скобы жердь.
Пятой стреножил лошадь, кивнул Савве:
— Помоги мешки отнести.
Никто их не встречал, живности во дворе тоже не было.
Пятой вошел в избу первым.
Угол у двери был темен, весь свет, собранный двумя оконцами, падал на стол, за которым вздымалось нечто похожее на каменную бабу.
— Пятко, хлебушко бабушке принес? — раздался совсем не страшный женский голос.
— К тебе вот, бабушка, привел. Помочь людям надо.
— Коли ума хватит, помогу, — сказала Лесовуха. — А нет, значит, так Богу угодно.
— Куда поставить-то? — толкнул ногой мешки Пятой.
— У двери оставь, разберусь. А что для себя привезли, к печи несите. Пусть молодайка к печи станет да и приготовит, а я покушаю с вами. У меня какая еда? Попался вчера в петлю заяц, а они летом все в бегах да в делах, больше поту, чем жиру.
Пятой с сомнением поглядел на Любашу.
— Бабушка! Госпожа-то — дворянка. Ей, может, и не управиться у печи-то. Непривычно, чай. Я уж сам сварю.
— Управится! — сказала строго Лесовуха. — Тебе — другое дело. Лошадь привел — оно и хорошо. Поди сруби пару дубов, подгнил нижний венец в избе. Заменить пора, да некому. А вас, мужиков, двое. Пока я то да се — и вы управитесь. А ты, добрый человек, ко мне за стол иди, — сказала она Лазореву, — горох будем перебирать. Я горох разбираю.
Никто поперечного слова Лесовухе не сказал. Выслушали урок, и всякий принялся за свое дело.
Три дня Лазорев горох разбирал с Лесовухой.
Вечером третьего дня колдунья спросила Любашу, которая, стоя у печи, готовила ужин:
— Давно ли твой петушок на курочку напрыгивал?
Любаша покраснела до слез, но колдунья ногой топнула:
— Для дела спрашиваю!
— Думать про грешное забыли! Постимся да молимся.
— Ну и дурни. То и есть жизнь — пока хочется… А теперь слезы свои дурацкие утри да слушай. Хочешь, чтоб муж мужем был, сделай все, как я скажу. Лекарство мое от любых болезней — верное.
8
Береза светила им издали, высокая, белая.
— Как свеча, — сказал Андрей.
Любашу била дрожь, и она молчала.
Тропинка обогнула черные заросли можжевельника, и они сразу очутились на берегу затаившегося озера. Любаше чудилось, что всякий куст и всякая былинка высматривают их, идущих совершить чародейство.
Вдруг потянуло совсем еще летним, теплым ветром, по озеру побежала мелкая рябь, и только что взошедшая огромная луна растеклась, как желток по сковороде.
Бесшумно пролетела сова.
— Тебя, наверное, за мышь приняла, — сказал Андрей. — Уж больно ты тихая нынче.
Любаша взяла мужа за руку. Ей было страшно, а ему нет. Светло, тропинка приметная.
— Вон и камень! — увидел Андрей.
Камень, словно глыба белого льда, так и не растаявшего за лето, выпирал из земли.
— Молчи! — шепнула Любаша. — Теперь молчи!
Она сняла башмачки и встала на камень. Подняла правую руку, показывая луне, потом левую, сложила ладони лодочкой, подождала, пока в них наберется достаточно лунного света, и умылась. Распустила волосы, покружилась, чтоб каждый волосок обмакнулся в струи лунных неощущаемых вод. Зажмурилась, развязала на ощупь тесемочки на груди, скинула платье. Рубашки на ней не было. И стояла она, как береза, вся в лунном свете и сама светилась.
— О луна-пособница! Как я наполнена тобою, твоим совершенством, твоей крепостью, так и раб Божий Андрей пусть будет полон твоим совершенством и крепостью, а если мало будет, то и от меня пусть к нему перейдет, перельется, перекатится…
Андрей тоже знал, что ему делать. Разделся донага, встал на камень рядом с женою, и она — серебряная — брала от луны и от себя, прикасаясь ко всем частям тела, и «отдавала» мужу. Андрей никогда еще не видел голой женщины. Как чумы, страшились обнаженного тела. Упаси боже лечь в постель, не натянувши рубахи до пят!
Смотрел Андрей на жену, и горячо было в голове.
«Пропал! Совсем пропал — не отмолить этакой гоморры!»
Но что-то не было ему боязно, что-то ему радостно было.
Господи! Да вот же она, красота из-под семи печатей. В геенну — так в геенну! А не познать такой красоты — значит саму жизнь свою обмануть.
И когда она сказала: «И это возьми!» — он схватил ее, унес на траву, где лежала их одежда, и любил, как молодой.
А за деревьями стояла каменной бабою Лесовуха. Смотрела на любящих, как солнце смотрит на гон зверей и зверушек, — пусть больше будет всего на земле, пусть пребывает!
9
Вернувшись от Лесовухи, Андрей еще с неделю ходил пить святую воду. И за всю неделю ни разу не брякнулся без памяти.
Полковник уже собрался было в обратную дорогу, но Савва и Малах упросили еще недельку повременить — погулять на свадьбе у Саввы и Енафы. Любаша согласилась, ей хотелось перед отъездом еще раз побывать у Лесовухи, отблагодарить по-настоящему и лекарством каким на будущее запастись.
Уже брагу заварили, уже двух поросят зарезали, чтоб накоптить к свадьбе окороков, как нежданно-негаданно в понедельник поутру прибыл в Рыженькую патриарший боярин князь Мещерский. Привез патриаршью грамоту, а в той грамоте было сказано: он-де, святейший патриарх, по обещанию Богородице, будет ставить два новых монастыря и на строительство тех монастырей велено князю Мещерскому, патриаршему боярину, набрать из монастырских крестьян столько людей, сколько надобно, а кто будет перечить князю, того нещадно бить кнутом и везти в новые монастыри силою.
Первым, на кого указал князь Мещерский, был Савва.
— Я — свободный человек! — возразил колодезник. — Я в крестьянской крепости не состою.
— Был свободный человек, — ответил князь, — но по Уложению великого государя всякий, женившийся на крепостной, сам переходит в крепость.
— Да как же так! — заступился за Савву Лазорев. — Князь, я тебе жизнь спас, а он — мне. Я его сызмальства знаю. Свободный он человек.
Князь Мещерский, однако, полковника не дослушал, отвернулся.
— Ну, держись, князек! — вскипел Лазорев. — Жаль, что нет со мною моих драгун… А ты, Савва, не печалуйся. Не перечь этому дьяволу — он ведь и засечет по самодурству, не дрогнет. Я царю о тебе скажу.
