Пропылила по улице пара - коренник плыл не шелохаясь, кажись, на дуге стакан воды не плеснется, пристяжная выгибала шею на сторону.
- Председатель волисполкома Третьяков в степи поехал, землю в аренду сдавать богачам, - говорила Паглг, повернувшись к Колоскову тонким профилем. - Не дождешься ты, Онисим Петрович, Острецова - и он махнет туда же...
Она запрягла сельсоветского каурого конька, повеела Колоскова в совхоз.
Был развеселый гулевой день Ивана Купала, по всей Хлебовке всплескивались голоса, дурашливый визг девок и парией - гонялись друг за другом с ведрами, корцами воды, обливали.
- Ноне не пройти - плещут из каждого окна, подкарауливают за воротами, - сказала Паша, настегивая каурого.
За горой остановились у колодца.
- Угостила бы холодной водой, сестрица. - Колосков заглянул в бездонно сиявший под ветлой колодец.
Паша отстранила его локтем, спустила на вожжах ведро.
Холодную солоноватую воду Колосков пил маленькими глотками, жмурясь.
- Живут люди: щи солить не надо. Чем запиваете после такого рассола? поигрывал Колосков.
- Вином. Зато глотошной хворью не маются, ноги не сводит суставная немочь. Один городской уж так двошал, так бился в кашле, грудь и плечи ходуном ходили. А попил водицу, стал спать, как младенец, дыхания не слыхать...
Паша понесла ведро будто коню, но, зайдя с тыла, опрокинула на бритую голову Колоскова.
- Сдурела?!
- Чай, нынче Иван Купала. - Паша разгладила на груди мокрую кофту и, покачивая высокими бедрами, спряталась за кустами вербы. - Не искупаешь!
Колосков схватил ее со спины поперек.
- Попалась!
Плавно откинув белокурую голову, Паша присмирела в замке его рук. Жарко взглянула через плечо на Описима, присела, вырываясь. Любуясь статью сильной рослой женщины, Колосков сказал:
- Верткая. - И с мучительным легкомыслием спросил: - Замуж-то почему не выходишь, молоденькая?
...Как-то в начале зимы Паша пошла с тазом и веником в баню. И только распарилась, открылась дверь. Не сразу разобралась, что ворочается в духовитом пару Якутка одноглазый. Промашливо плеснула кипятком, он вовремя заслонился веником. Не дал Якутка утопиться з проруби. Ночью, закутав в тулуп, донес ее до избенки.
На коленях стоял перед нею, лежавшей на кровати, просился в мужья.
- Даст моя сестра мне за работу телку. Хватит набатрачить. Две собаки оберегут нас...
Паша так страшно закричала на Якутку, что он, крестясь, выпятплся из дома...
- Али не хочется замуж? - тихо спроспл Колосков.
- Грех был у меня... Ждала сватов сыздавна... с тех пор, кпк у врат монастыря подъехал ты на коне...
- Не врешь, молоденькая? Ну тогда стакнемся...
Отдыхали среди пестревших цветов луговых трав с белыми, желтыми метелками, духовитой овсяницей...
Запрокинув голову, Паша глядела на Колоскова углубленными свежим темнокружьем глазами.
- Когда ждать, Ониспм?
- Заберу я тебя в совхоз, девка.
- Побереги себя... лучше я буду за речку в кустч приходить вечерами...
Домой к своему хозяину Ермолаю не вернулась Паша - уговорил Колосков остаться в совхозе экономкой.
2
У холма с прорезавшимися из суглинка камнями стоило несколько подвод. На тарантасах, тачанках и верхами на конях съехались хозяева-умельцы заарендовать на тричетыре года из века не паханные госфондовскпе земли.
Кони и люди двоились в горячем слюдяном потоке полдневного марева. Далеко-далеко сенокосил совхоз, ужо густо выкруглизалпсь ометы по ровной черноземной степи. Сторожили ту плодородную равнину каменные горы с четырех сторон - гнездовья беркутов.
Председатель волпсполкома Иван Третьяков в широких льняных штанах млел со своей грыжей на знойном солнцепеке. В молодости хвастал силой по ярмаркам, поднимал вагонный скат, даже циркового борца метнул через голову за круг, за что и похлестали железными прутьями в темном переулке после представления.
- Ну, берете или как? - спросил Иван Третьяков, не сводя сонных глаз с далеко пасшихся в траве дудаков. - Надоели вы мне, сквалыжники.
Ермолай Чубаров вскинул к солнцу веснушчатое лицо, пожевал сладкую пырышку:
- Травы укосные, хаить не приходится. Да вить дорого... Навечно бы, другое дело.
- А век-то твой длинный?
- Не будем угадывать волю божью. Ладно, не живется тебе тихо, Иванушка. Уступай все это заложье за двадцатку - и по домам.
- Ваша не пляшет, Ермолай Данилыч.
- Тебя боженька по голове не стукнул? Пусть жирует земля бесплодная. Травы сгниют на корню. Да и потаенно накосят проворные. Уступай, тут больше двадцати десятин не наберешь.
- Давай мерить.
- Мы не в Курской губернии, чтобы с косой саженью бегать по полям. Наши земли на глазок прикидывай.
Там вон плешина, сурчина - скосить надо, - лениво гогорпл Ермолай в тени под натянутым на колья пологом.
Попадья Калерпя Фирсовна вынимала из горшка размякшие в сметане пампушки:
- Отведайте.
Стеснительно отнекивались. Она уминала за обе щеки, вытирала платком яркие губы.
- Мне всего-то пяток десятин. Так батюшка наказал.
Горячкин, маленький, болезненный, сморщенный старичок, маялся с похмелья, морщась от изжоги, проклинал в душе прижимистого Ермолая: "Чего он выкамаривает?
И так почесть даром. О господи, икота начинается. Это Мавра табаку подсуроппла вчерась..." Горячкин едва доковылял до своих дрожек, порылся под кошмой в свежем сене в кошелке, достал кувшин. Заполз в тень к односельчанам, дрожащей рукой выдернул из узкой горловины деревянную затычку с тряпицей.
- Мать попадья, может, у тебя лампада найдется?
- Погодил бы, Пимен, еще не сторговались.
- Помру, пндо пот липкий прошиб от слабости, сердце мрет.
- Ну, тогда с богом, выпей, закуси пампушечкой.
Горячкин запрокинул голову, выставив редкую, как рожь-падалица, бороденку, тянул самогон маленькими глотками, почти обморочно закатив белые глаза в набрякших веках. Мучительно стянуло в узел морщинистое лицо. Пожевал прореженными зубами корку хлеба.
- Причастись, Захар Осипович, - бойчее заговорил он, отвердевшей рукой протягивая кувшин Острецову.
- Я с вами не питух, не едун, - сказал Острецов, взглянув на Третьякова, ища поддержки. Но тот выпил с Пименом.
- Случайно уцелела. К свадьбе сына курила старуха, да вот осталось. Некогда пить-то нашему брату, - совсем оживел Горячкин.
- У тебя, дядя Пимен, скорее сливки прокиснут, чем бешеная водица застоится, - ухмыльнулся Острецов.
- Перекусим, пока начальники думают, - сказал Ермолай.
Доставали и развязывали мешочки, лупили яйца, разламывали кур, индеек, нарезали сало, распечатывали бутылки...
"Измором норовят взять. Поехал натощак..." - Острецов встал. Вывел коня на бугор, скользя сапогами по скипецу, там будто бы чуток тянуло ветерком и крючковатые оводы поменьше кружили у щиколоток коня.
