Тацит делает справедливый вывод о государственной деятельности Клавдия: «Это был принцепс, у которого не было других мыслей и другой неприязни, кроме подсказанных и внушенных со стороны» (Тац. Анн.
XII, 3).
Клавдий скончался 13 октября 54 г. от отравления. Ему устроили торжественные похороны, похвальное надгробное слово произнес молодой Нерон, сын его четвертой жены Агриппины Младшей, которого Клавдий усыновил.
Когда Нерон заговорил о мудрости и предусмотрительности Клавдия, то, как пишет Тацит, «никто не смог побороть усмешку» (Тац. Анн. ХИ1, 3). Ведь ни для кого не было тайной, что именно Агриппина Младшая спровадила Клавдия на тот свет, чтобы императором стал Нерон.
Сенека, выдающийся философ и активный политик, которому Агриппина Младшая вверила воспитание Нерона, весьма своеобразно откликнулся на смерть Клавдия, написав пародию на апофеоз (обожествление) императора.
Многословное сочинение Сенеки называется «Отыквление» – то есть Клавдий после смерти превращается не в бога, а в тыкву – символ глупости.
Сенека не жалеет слов, изничтожая Клавдия и восхваляя молодого Нерона; особенно он порицает покойного императора за то, что тот охотно предоставлял право римского гражданства иноплеменникам – грекам и варварам:
«Клавдий был уже при последнем издыхании, а скончаться никак не мог. Тогда Меркурий (провожавший души умерших в подземное царство), который всегда наслаждался его талантом, отвел в сторонку одну из парок (богини, прядущие нити жизни людей) и говорит ей: «До каких же это пор, зловредная ты женщина, будет у тебя корчиться этот несчастный? Неужто не будет конца его мукам? Вот уже шестьдесят четвертый год, что он задыхается. Что за зуб у тебя на него и на государство? Дай ты в кои-то веки не соврать звездочетам: с тех пор, как он стал править, они что ни год, что ни месяц его хоронят. Впрочем, удивительного нет, коль они ошибаются, и никто не знает, когда наступит его час: всегда его считали безродным. Делай свое дело:
Смерти предай; во дворце пусть лучше царит опустелом».
«А я-то, – говорит Клото (одна из трех парок), – хотела ему малость надбавить веку, чтобы успел он и остальным, которые все наперечет, пожаловать гражданство. (А он ведь решил увидеть в тогах всех – и греков, и галлов, и испанцев, и британцев.) Но если уж угодно будет хоть несколько иноземцев оставить на племя и ты приказываешь, так будь по-твоему».
Тут открывает она ящичек и достает три веретенца: одно – Авгури-на, другое – Бабы и третье – Клавдия. «Вот этим троим, – говорит она, – я прикажу в этом году умереть одному за другим и не отпущу его без свиты.» невместно тому, кто привык видеть столько тысяч людей и за собой, и перед собой, и около себя, остаться вдруг одному. Покамест довольно с него и этих приятелей».
Молвила это она и, смотав свою гнусную пряжу,
Жизни дурацкой царя, наконец, оборвала теченье.
А уж Лахеса, собрав волоса, украсивши кудри
И пиэрийским чело и локоны лавром венчая.
Светлую прясть начала из руна белоснежную нитку.
И под счастливой рукой потянулась из этой кудели
С новой окраскою нить. Изумляются сестры работе:
Обыкновенная шерсть дорогим отливает металлом,
И золотые века нисходят по нитке прекрасной.
Нет их усердью конца: сучат благодатную пряжу.
Пригоршни полня себе и работе радуясь, сестры.
Спорится дело само, и без всяких при этом усилий
Мягкая сходит у них с веретен крутящихся нитка;
Годы Тифона уже побеждают и Нестора годы.
Пением тешит их Феб и, грядущему радуясь живо,
То прикоснется к струнам, то работе сестер помогает.
Пенью внимают они и тягость труда забывают.
И, увлекаясь игрой на кифаре и братнею песней,
Больше, чем надо, они напряли руками: людскую
Долю похвальный их труд миновал. «Не скупитеся, парки, —
Феб говорит им, – пусть срок побеждает, положенный смертным,
Torn, кто подобен лицом, кто подобен мне красотою,
Не уступающий мне поэт и певец. Благодатный
Век он измученным даст и законов молчанье нарушит.
Как светоносец, когда разгоняет бегущие звезды,
Или как Геспер, восход вечерних звезд предваряя,
Иль как в румяной Заре, рассеявшей тени ночные
И зарождающей день, появляется яркое солнце,
Мир озаряя и в путь из ворот выводя колесницу, —
Так должен Цезарь взойти, таким увидит Нерона
Скоро весь Рим. Его лик озаряет все отсветом ярким,
И заливает волна кудрей его светлую выю».
Это Аполлон. А Лахеса, которая и сама увлеклась этим исключительным красавцем, напряла полные пригоршни и дарует от себя многие лета Нерону. Клавдию же все приказывают убраться
Из дома подовру и поздорову вон.
И тут испустил он дух и перестал притворяться живым» (пер. Ф. А. Петровского в кн.: Римская сатира. М., 1957, с. 112—114).
Валерия Мессалина, правнучка Октавии Младшей, была третьей женой Клавдия и имела от него двоих детей: Октавию и Британика.
Мессалина отличалась столь фантастически развратным поведением, что имя ее стало нарицательным.
Мессалина. Камея. Париж. Национальная библиотека
Пресытившись роскошью императорского образа жизни, она испытывала особое пристрастие к грязным притонам Рима, к его «дну», о чем Ювенал упоминает в своих стихах:
Взгляни же на равных богам, послушай, что было
С Клавдием: как он заснет, жена его, предпочитая
Ложу в дворце Палатина простую подстилку, хватала
Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой
Блудная Августа эта бежала от спящего мужа;
Черные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась
В теплый она лупанар, увешанный ветхою тканью,
Лезла в каморку пустую…
Ласки дарила входящим и плату за это просила.
(Ювенал. Сатиры, VI, 115—122, 125, пер. Д. Недовича и Ф. Петровского)
Разнузданная порочность Мессалины привела ее к трагическому концу, о чем рассказывает Тацит:
«Она воспылала к Гаю Силию, красивейшему из молодых людей Рима, такой необузданной страстью, что расторгла его брачный союз со знатной женщиной Юнией Силаной, чтобы безраздельно завладеть своим любовником. Силий хорошо понимал, насколько преступна и чревата опасностями подобная связь, но отвергнуть Мессалину было бы верною гибелью, а продолжение связи оставляло некоторые надежды, что она останется тайной. Привлекаемый вместе с тем открывшимися перед ним большими возможностями, он находил утешение в том, что не думал о будущем и черпал наслаждение в настоящем. А Мессалина не украдкою, а в сопровождении многих открыто посещала его дом, повсюду следовала за ним по пятам, щедро наделяла его деньгами и почестями, и у ее любовника, словно верховная власть уже перешла в его руки, можно было увидеть рабов императора, его вольноотпущенников и утварь из его дома.
