Ознакомительная версия.
4 октября сражение под Лейпцигом[245] уже было в полном разгаре, а мы находились в резерве и варили кашу; часу в двенадцатом приказано было опрокинуть котлы и на рысях всей артиллерии идти вперед. Это был тот самый момент, когда французы, бросившись на гвардейскую батарейную роту графа Аракчеева, проскакали ее и устремились к государю. Государь приказал своему конвою отразить эту атаку – и батарея была спасена.
Офицеры этой роты, и в особенности подпоручик Тиман – младший,[246] рассказывали после подробности сделанного на них удара. Французские конно-егеря бросились вскачь на батарею и, проскакав в интервалах между орудий, понеслись далее, а задние стали рубить канониров и приступили уже к управлению пушками. В это время он, Тиман, бросился на землю, и через него перескочило уже несколько всадников, как вдруг стали поворачивать орудие и хоботом лафета прямо на него!.. Он вскочил, перебежал на другую сторону орудия и опять бросился на землю. Не прошло пяти минут, как французская кавалерия обратилась назад, а за ними наши казаки – и опять несколько лошадей перепрыгнули через него, но ни одна не задела его копытом. Он лежал ни жив ни мертв и остался невредим. Другой офицер этой роты, прапорщик князь Трубецкой, попался уже в плен, и один кавалерист, взяв его за воротник, тащил его за собой. Но их обскакали сперва французы, за ними казаки, а вслед за последними подоспел нашей же гвардейской артиллерии поручик Ярошевицкий,[247] который в этот день был командирован на ординарцы к начальнику артиллерии. Князь Яшвиль находился за болезнью в отсутствии, а его место во время Лейпцигского сражения заступал начальник его штаба генерал-майор Сухозанет, распорядившийся и нас подвинуть вперед в самый необходимый момент, так что этим делом обратил на себя особенное внимание государя. При нем-то и был Ярошевицкий. Желая отличиться в глазах самого государя, он пустился в атаку вместе с казаками и имел случай отбить князя Трубецкого у француза, ударивши последнего по руке шпагой. Пока все это происходило, Сухозанет распорядился, чтобы на то место, где была расстроенная рота графа Аракчеева, поставить нашу роту и немедленно подать ее вперед. Это было перед деревней Вахау. Лейб-гвардии Финляндский полк в то же время пустился бегом для занятия этой деревни и, не доходя оной, взял несколько вправо; мы тотчас открыли огонь. Каково же было наше удивление, что предметы, против которых были обращены наши орудия, были: Ярошевицкий и князь Трубецкой, быстро к нам приближавшиеся, один – на лошади, а другой – пеший, с бледным и длинным лицом! Князь Трубецкой между товарищами слыл большим нувелистом; вращаясь всегда в кругу генералитета, в корпусной и дивизионной квартирах, он всегда первый доставлял нам политические и придворные новости. В настоящем случае Ярошевицкий в коротких словах спешил нам объяснить, как он спас Трубецкого и поскакал к Сухозанету. Трубецкой молчал и никак не мог прийти в себя, так все это быстро сделалось, а мы, вместо того чтобы пожалеть бедного товарища, стали подшучивать над ним:
– Зачем туда ходил? Не разузнал ли чего? Что у них нового? Кто у них там командует? и т. д.
Я забыл сказать, что Демидов, мой капитан, выздоровел и командовал опять ротой. Уже часа два, как мы продолжали пальбу, раздался голос одного бомбардира:
– Капитана убили!
– Которого? – закричало вдруг несколько голосов.
– Демидова!
– Ну, хорошо еще, что не Жиркевича! – кто-то отвечал на это.
Вышло, что под Демидовым была убита лошадь, и он, освободясь из-под нее, хладнокровно подошел ко мне рассказать этот случай.
5 октября мы простояли все на том же месте, а 6-го нас подняли, когда еще не рассветало, и приказали быть в готовности. Едва показался свет, нас отделили от гренадер, выстроили три роты в колоннах в одну линию и двинули вперед. Перед нами уже было несколько рот еще впереди, а в интервалах между ними гвардейская пехота. При первых лучах зари пальба уже загремела по всем направлениям, а войска двигались точно на маневрах, стесняя круг свой к одному центру – Лейпцигу. Погода была ясная, но дул сильный ветер, резкий и холодный. Часов в девять прискакал к нам государь в мундире Семеновского полка, в шляпе, закрытой клеенкой, и без султана. Мы стояли в это время на небольшом возвышении; орудия были сняты с передков. Государь остановился, стал смотреть в подзорную трубу на происходившую битву и, когда посмотрел вправо от нас, вдруг вскричал:
– Что это там делается? Я, право, разобрать не могу!..
Это восклицание заставило нас всех пристально посмотреть в ту сторону, куда он глядел. Мы ничего не могли разглядеть за дымом, но заметили только, что на этом пункте, с нашей стороны, вдруг прекратилась пальба, а потом, когда дым несколько расчистился, мы могли различить, что какая-то масса войск очутилась позади общей линии нашей, так что первая мысль государя и наша была, что французы, сделав сильную атаку, осадили наших и теперь, заняв их место, с оного начнут по ним стрелять. Государь послал кого-то немедленно узнать, что это значит, и стал еще внимательнее рассматривать в подзорную трубу. Едва прошло десять минут, как прискакал капитан князь Голицын[248] в мундире Семеновского полка, имея руку на перевязи; бросив повод лошади, он соскочил с нее, подбежал к государю и подал ему какой-то лоскуток бумаги. Государь спросил его:
– Что это, ранен, князь?
– Ничего, государь. Только оцарапан, – отвечал он.
Тогда государь прочел записку и, обратясь к нам и другим, тут стоявшим, с веселым лицом сказал:
– Вот вам разгадка! Это саксонцы перешли на нашу сторону,[249] пишет граф Бенингсен! Ну, что, князь, здоров граф? – И с этими словами государь галопом поскакал в ту сторону, откуда приехал Голицын.
В этот день нам не пришлось сделать ни одного выстрела, но несколько французских ядер долетало до нас, и не без вреда для роты. Эту ночь мы провели на месте сражения, а 7 октября рано утром, обойдя слева Лейпциг, пустились вслед за французами и через два дня перестали бивуакировать, а стали располагать свои ночлеги на тесных квартирах.
Мы шли на Веймар, Мейнинген, Вюрцбург и Ашаффенбург и около Мейнингена уже так отдалились, или, лучше сказать, отстали от французов, что нашим ротам отводились квартиры по крайней мере верст на пять в сторону от дороги, в горах, а орудия оставляли на тракте. Обыватели этих мест до нашего прихода не видали русского солдата и имели о нем понятие, как о людоеде. Когда мы объявили им, что мы – русские, они этому верить не хотели, называя нас пруссаками и ссылаясь в этом случае на то, что мы объясняемся с ними по-немецки.
Ознакомительная версия.
