— Николай Иванович, каковы мои дисциплинарные возможности как мичмана и главное каковы они в рамках должности внештатного коменданта штаба?
Николай Иванович в простой манере, доходчиво объяснил мне:
— В рамках Дисциплинарного устава Вооруженных Сил СССР.
— Даже так?
— Ну и, конечно же, при необходимости можешь подключить мои дисциплинарные возможности, с обоснованием такой нужды.
— Здорово!
— Нет, ну если потребуется, то можно наказать и властью начальника штаба или даже командира дивизии.
— Ого!!!
Такой «подкрепой» моего весьма скромного авторитета в рейтинге дивизии я был, конечно же, впечатлен — и тогда уже показался себе совсем даже не букашкой. Ведь на лодке не всегда можно было заручиться авторитетной поддержкой моего сколь незабвенного, столь «любимого» командира БЧ-3 старшего лейтенант Виктора Степановича Николаева, а тут… Просто нет слов!
С первых же дней с головой окунувшись в административно-хозяйственную жизнь штаба, я сблизился и сроднился с такими важными вещами и предметами, как щетки, тазики и шайки, пишущие машинки, штык-ножи, канцелярские принадлежности, предметы обмундирования, как старших начальников так и подчиненных, ну и прочая, прочая, прочая.
Обязанности коменданта штаба 21-й дивизии я принял от старшего инструктора БЧ-4 мичмана Сергея Антоновича Колосова, ничем особым от всех прочих собратьев-мичманов не отличавшегося. Сергей Антонович — среднего роста, телосложением покрепче меня, блондин, производил впечатление умного человека, как и я, был выпускником Школы техников 506-го Учебного Краснознаменного отряда подводного плавания. Только окончил его на два года раньше. Он взял в жены женщину, у которой было двое детей.
Однако я не забывал и о своих основных обязанностях старшего инструктора БЧ-3. Кстати, некоторые товарищи называли меня помощником флагманского минера соединения, на что я всегда отвечал уточнением своей должности. В подобной трактовке моей должности имелся скрытый для непосвященных двойной смысл. Так как у флагманского минера помощника как такового не было, а имелся в наличии старший инструктор, то по сути меня как будто и можно было назвать его помощником. Однако помощник флагманского специалиста — должность офицерская, а старшего инструктора — мичманская. Иначе говоря, это была скрытая лесть.
Вывод: Лесть многолика, иногда она граничит с иронией. И сидеть в чужих санях, пусть даже в присутствии непосвященных, я не хотел.
Работа всласть
Если уж взялся за перечисление своих нештатных, дополнительных и общественных обязанностей, то ради точности перечислю все, которые пришлось исполнять. Кроме основной должности старшего инструктора БЧ-3, на меня как на новогоднюю елку навешали еще вот что:
внештатный комендант штаба;
внештатный финансист штаба;
дважды избирался секретарем комитета ВЛКСМ штабной команды;
помощник политгрупповода торпедолова;
секретарь жилищной комиссии штаба;
еще на корабле был выбран народным заседателем военного суда, что продолжил в штабе соединения.
Да, во время службы на корабле мне на общественной ниве также бездельничать не приходилось. Там я был:
членом партийного бюро;
членом товарищеского суда чести мичманов;
агитатором БЧ-3.
Нельзя сказать, что общественная работа пригибала меня к земле, наоборот, добавляла в мою жизнь разнообразия и позволяла участвовать порой в интересных и даже необычных мероприятиях и событиях — факт.
Так, в качестве народного заседателя я со своим коллегой из 26-й дивизии старшим инструктором БЧ-3, мичманом, фамилии которого не помню, участвовал в судебном заседании на торпедно-технической базе. Председательствовал на этом заседании не то старший лейтенант, не то капитан военной юстиции. Дело было простое, но не совсем обычное — гибель моряка. Чтобы сейчас ни говорили всякие говоруны, это было редким и неординарным ЧП, тем более на берегу. Обвиняемый матрос-водитель привез на базу продукты. При выгрузке нужно было сдать машину под гору кузовом вперед. Водитель резко газанул, однако не рассчитал траекторию движения своего автомобиля и левым колесом наехал на бровку. Так как это произошло на довольно большой скорости, то наезд на бровку оказался настолько резким, что матрос, занятый на выгрузке, сидевший на этом же борту машины, выпал из нее и размозжил себе голову, погиб. Пролистав материалы уголовного дела, я был озадачен лишь фотографиями судебно-медицинского вскрытия, по остальным документам вопросов не возникло.
Судебный случай в принципе понятный и каких-либо специальных познаний при разбирательстве уголовного дела не требовал. Но не зря говорят: спорить можно обо всем. В отличие от своего коллеги-мичмана и председательствующего, который, как я понял, заранее определил меру наказания в виде лишения свободы без изъятия у виновного водительских прав, я занял чуть отличную позицию. На мой взгляд, было бы правильней на год скостить лишение свободы, но лишить водительских прав. Мотивация председателя была такова, что по возвращении на гражданку виновный матрос мог бы работать водителем. Думаю, военный юрист на судебное заседание явился с готовым решением ввиду разнарядки по наказаниям, которая имела место из-за существующей отчетности по осужденным, исходя из статей раздела по воинским преступлениям Уголовного кодекса РСФСР. Я же считал, что после такого случая этому матросу водителем лучше не оставаться. Понятно, что наши мотивации грешили относительностью, и их можно было оспаривать. И все же было видно, что виновный матрос полностью раскаялся. Место заседания мы покидали вместе, в одной машине — коллега-мичман, я и осужденный матрос. В дороге разговор вышел не очень оживленный. Что мы могли сказать моряку, которого менее часа назад приговорили к трем годам лишения свободы? Пытались взбодрить, успокаивали, что жизнь на этом не кончается, что после возвращения домой он сможет крутить баранку и т. д.
Как у финансиста штаба моей обязанностью было ежемесячное составление ведомости на получение денежного довольствия офицеров, мичманов, моряков срочной службы и хождение к финансисту флотилии. Им был рослый крепыш, капитан финансовой службы по имени Эдуард, в мою бытность получивший звание майора. У него в кабинете стояла тяжелая двухпудовая гиря, которой он поддерживал физическую форму, почему всегда и оставался бодрым и деловитым.
Капитан восседал в раритетном кресле и с удовольствием правил мою ведомость, подсказывая ошибки и неточности. Он был немногословен и невозмутим, и я не слышал, чтобы он на кого-то орал или, наоборот, кому-то потакал. Настроение у него всегда былое спокойное и деловитое. Мне нравились такие люди. Вот и он тоже нравился своим ровным отношением к людям. И это несмотря на то, что к нему в кабинет иногда залетали офицеры, недовольные расчетом отпускных, командировочных или выходных пособий при переходе к новому месту службы. В его кабинете случались бурные сцены, когда какой-нибудь тормозной офицер пытался качнуть свои якобы попранные права. Тогда Эдик спокойно с невозмутимым видом клал на стол безотказнейший аргумент, который действовал надежно и с гарантией, — оппонент затыкал фонтан и сразу же затихал, словно проглатывал лошадиную дозу но-шпы. Да, в качестве весомого аргумента Эдуард ставил на стол свою замечательно тяжелую двухпудовую гирю.
