Было впечатление, что никого вокруг них не существует: Володя и Марина, обнявшись, застыли в нескончаемом поцелуе. Лишь с первым ударом курантов они оторвались друг от друга и взяли свои бокалы.
Очень интересной получилась сценка, как Федя в роли докладчика от общества по распространению политических и научных знаний рассказывает о том, что собирается лепить фигуру популярного артиста Владимира Высоцкого и для этого изучает его внешность (на подрамнике был помещен большой лист ватмана, а на этом листе — условный рисунок фигуры Володи по пояс) — какая у него мощная, мужская шея, какая накачанная мускулатура рук, какая мощная грудь, в которой неистово бьется его ранимое сердце (сердце было нарисовано в утрированно увеличенном размере), а бьется оно так, потому что... Здесь Федя разрывает ватманский лист в том месте, где нарисовано сердце, и присутствующие видят портрет Марины во всю обложку журнала «Тайм»...
Эффект это произвело обалденный. Марина была тронута до слез.
В общем, получилась одна из самых запоминающихся встреч Нового года.
Через пару недель я вернулся в Магадан, и вскоре вышла моя первая книжка стихов, выпущенная местным книжным издательством. «Звуковой барьер» — таково ее название. Я был безумно счастлив. И тут же отправил по экземпляру маме, Володе и Эдику Филатьеву, моему приятелю, о котором упоминал выше, он сделал обо мне передачу по телевизору, и я стал получать письма со всего Советского Союза. Писали в основном девицы, восхищенные моим крутым поворотом в судьбе. Очень занятные встречались письма, в некоторых даже были предложения руки и сердца.
А вскоре я получил письмо и от Нины Максимовны, мамы Володи. Вот это письмо.
Москва,2 апреля 1969 года
Дорогой Гарик!
Сегодня день твоего рождения, я это помню и сердечно поздравляю тебя. Желаю тебе крепкого здоровья, много радостей и успеха во всех твоих делах и затеях.
Пишу тебе под впечатлением телевизионной передачи о тебе. Она состоялась вчера, 1 апреля, в эфире был журнал «Молодость».
Я не могу тебе назвать фамилию ведущего, но он назвался твоим другом (передачу вел Эдик Филатьев. — И.К.). Передача была построена очень красиво, рассказывали о твоем творческом пути.
— И вот Игорь объявляет готовность лететь в Магадан, — говорит ведущий.
На экране показывается аэропорт, люди спешат на самолет, звучат слова из твоей «Колымы».
Мелькают улицы Москвы, автобусы, стоишь и улыбаешься ты, что-то говоришь... Читают строки из «Садового кольца», звучат слова из «Бабьего лета», голос К.Шульженко задушевно поет:
Только вот тревожно маме,
Что меня ночами нету,
Что опять меня обманет
Бабье лето,
Бабье лето.
Все это сливается с общим фоном улиц, парков, домов... Рассказывается о твоей работе в Магадане, о твоем приезде в Москву летом минувшего года.
Показывалась несколько раз твоя книжка «Звуковой барьер», крупным планом показывали твою фотографию на книжке, и все время слышались прекрасные слова о тебе: «Сейчас Игорь снова в Магадане, Игорь поэт, журналист. И кто знает, может быть, через год, на шестом Всесоюзном совещании молодых писателей, советскую поэзию будет представлять молодой поэт Игорь Кохановский».
Как это приятно звучало, я тут же позвонила твоей маме, ее не было, и позвонила она мне в 12 часов ночи, я ей все рассказала, только, к сожалению, я уловила не все, так как два раза скакала к телефону, но общее впечатление прекрасное. Волнующие слова ведущего, строки из многих твоих стихов, голос К.Шульженко, трогательный и мягкий, а на экране ты.
Очень радуюсь за тебя и поздравляю с успехом. И за маму твою я рада, ваш успех — наше счастье.
А вот я глубоко несчастна сейчас. Очень плохи дела с твоим другом Васёчком. За время твоего отсутствия и после того раза он уже дважды побывал в больнице, но ни один раз не довел дело до конца и, конечно, быстро срывался.
Теперь он уже не бродит, а обессиленный лежит дома, бывает, что теряет речь, молчит по целым суткам... Это страшно. Мучается. Порой задыхается, кричит от боли, но остановиться не может...
Здесь долго была Марина, он был с ней в порядке, но заводится после каждого ее отъезда. В пятницу 28 марта после пятидневного мучения мы его водворили в больницу, а вчера 1 апреля он уже оттуда вышел с большим скандалом. Врачи отказываются его понимать и говорят, что из него ничего не получится.
Да, милый Гарик, он, по-видимому, погибнет окончательно. Лечиться не хочет. Кругом скандалы и катастрофа, в театре полный крах, с концертами тоже. Фильм, снимающийся в Одессе, из-за него горит, здесь сейчас режиссер из Одессы, все переживают, мечутся, а с него как с гуся вода. Он вчера после больницы зашел домой и помчался на встречу к Марине. Обещал лечь в нервную (простую) больницу, но это все бред, он ничего не хочет, никак и ни за что не несет ответственности, ничего его не пугает, совесть потеряна, ни перед кем нет долга, даже передо мной. Друзей около него не осталось. Только держится Боря (художник) и Тамара, Нелли Евдокимова и Татьяна. Больше никого, да, правда, еще Павел, который пытается его спасти, жалеет меня и помогает. Я уже измоталась до предела, много плачу, не сплю, чувствую свою беспомощность и вижу неминуемую гибель сына, страдаю оттого, что не могу ему помочь и спасти.
Ему теперь бывает так плохо, что вызываем даже «скорую» спасательную группу. У него отказывает сердце, давление было 60/0. Я думаю, что будет еще хуже. Иногда он срывается на крик, мечется, иногда мы, обнявшись, рыдаем, но меня надолго не хватает... Дом наш превратился в проходной двор. Однажды его привезли бесчувственного посторонние неизвестные мужики ночью и остались здесь ночевать. Я ухожу в 6.30 утра, закрываю дверь, он один...
Потом кто-то заходит, помогает, но все уже устали и осталась я одна, а я уже не владею собой. Я бы могла много тебе написать, но ты так далеко и не сможешь помочь нам...
Я очень боюсь, что вдруг Володя куда-нибудь сорвется, там будет с ним плохо, люди не будут знать, что делать, и он умрет. Дома у меня наготове кислородная подушка,
