Бои не прекращались. В поле — две воли: кому Бог поможет. А Бог правду любит.
Фатьянов вернулся в военную Венгрию. Места расположения противоположных войск были настолько близки, что иногда до нашего лагеря долетала популярная в то время песенка:
После декабря всегда приходит май…
Как-то в занятом фашистском окопе Алексей с удивлением увидел патефон и следы недавнего пиршества: обертки шоколада, сверкающие банки из-под тушенки. В солдатском блиндаже даже сквозь пороховой дым и чад пахло одеколоном. На столике — недописанное письмо некоей Магде, в котором ее просили ждать Курта с победой. Немецкие солдаты хорошо питались, щедро разламывали шоколадные плитки, слушали патефон. И плохо обмундированная и оснащенная, израненная советская армия побеждала только неколебимым чувством справедливости возмездия. Слова той патефонной песенки действительно были пророческими. Только чей это был декабрь и чей май? Выдержав жесточайшие бои в декабре под Секешфехерваром, русские солдатики уверенно шли к «своему» маю. Недокормленные, недобритые, недоспавшие, мечтающие «курнуть»… Они шли к победному маю, шли, чтобы в один из Пасхальных дней сотворилось чудо — закончилась Великая и, как мнилось, последняя, война.
Этот рядовой, казалось, был «на особом положении». Он мог запросто поговорить даже с командующим армии генералом Кравченко, бравым красавцем помкомом Потаповым. Кому еще могли простить непорядок в форме, позволить нацепить солдатские погоны на офицерскую форму? Но Фатьянову это позволялось, потому что его репортажи были сердечны, а песни становились частью народной души…
Однажды Фатьянов попал на концерт как зритель. К самоходчикам приехала бригада самодеятельных артистов, состоящая из танкистов, разведчиков и автоматчиков. Бойцы расположились в «зрительном зале» — в парке за порушенной усадьбой. Медлительно рассаживались на заснеженных обломках фонтана, осколках разбитого дома. Венгерская зима для русского солдата казалась терпимой. Больших морозов не было. А если из боя — в бой, то она оказывается попросту жаркой. Начиналась оттепель. Снег лежал волглый, стоптанный. Ощутимо дышали весной темнеющие, влажные деревья. Было пасмурно, и вражеские самолеты не решались уходить в сиреневое небо, они концерту не помешали.
Алексей не без ностальгии смотрел его. Выступал молоденький поэт-ведущий, вихрастый и остроумный. Баянист в перерывах между игрой прятал озябшие руки в большие варежки. Много пели звонкими, окрепшими на морозцах голосами. И Алексей подпевал им свои песни. Он порадовался, услышав их в репертуаре бригады.
Фронтовой корреспондент сделал несколько снимков. Солдаты, узнавшие, что здесь присутствует поэт, написавший их любимые песни, устроили овацию, расходились довольные. Алексей подошел к недавнему знакомому Олегу Чепелю и рассказал ему о Москве, заснеженной и дальней, о своем отпуске, похвалил концерт. Они вдвоем помолчали, покурили со смаком привезенные из Москвы папиросы. И тогда Фатьянов поведал ему о новой песне. А потом — и спел, да и околдовал ею молодого артиста. Расставаясь, он спешно «строчил» текст в блокнот Олега. А потом очертания его богатырской фигуры, обвешанной фотоаппаратами, скрылись за парком зажиточного господаря. Он двинулся по разбитой дороге в поисках попутки.
Спустя время, он вновь повстречался с ансамблем, в котором пелись уже его «Соловьи». Олег Чепель волновался, когда исполнял песню. Ему очень хотелось понравиться автору. Услышав песню, Фатьянов был по-детски рад и до того расчувствовался, что захотел читать стихи. Он прочел поэму «Скрипка бойца». Солдаты сидели на клочках соломы в хлебном сарае, и не отпускали его, заставляли читать и читать. Смеркалось. А ранняя распутица совершенно разбила дороги, кругом буксовали полуторки. Алексей вяз по колено, путался в полах шинели, тяжелой от налипшей грязи. Думая о том, что снова нужно перемещаться пешком по разбитым танками дорогам, поэт посетовал на незавидную судьбу весеннего пешехода. И новые друзья взялись ему помочь.
Прежде Олег Чепель служил в трофейной команде, которая занималась сбором вражеской техники после боев. Его товарищи, узнав, для кого понадобился транспорт, постарались — они выбрали крепкий, мощный мотоцикл «харлей» с пулеметом в коляске, испытали его и доставили Фатьянову. Неприхотливый «Харлей» стал редакционным. Он резво носил своего нового седока по размолотым уходящей войной и грядущей весной дорогам Венгрии. А фронтовые новости становились все оптимистичней.
К концу февраля, как это бывает, приморозило, и наступило зыбкое на войне затишье. Алексей уходил в европейскую рощу, окованную куржаком. Маленькая березовая роща, несколько деревянных домишек, сугробы — все это напоминало русскую деревенскую околицу. Тянуло домой, родина казалась брошенной, как малое дитя. В блокнот вписывались торопливые строки, выплескивающие это настроение человеческой души:
Далеко родные осины,
Далеко родные поля.
Как мать, дожидается сына
Родная сторонка моя.
…Россия, Россия, Россия,
Мы в сердце тебя пронесли.
Прошли мы дороги большие,
Но краше страны не нашли.
Этому стихотворению была судьба стать песней, наполненной звуками сыновней грусти. Кто услышал ее сердцем — не забудет.
Неожиданно наступил март, сухой и теплый. Возобновились, словно оттаяли, бои под Секешфехерваром. В одном из них погибли комбаты танковой армии Скакулов, Смирнов и Лопатников. На левое крыло гвардейцев двинулись 43 немецких танка. Потери были велики. Лейтенант Козлов, батарея которого подбила 12 «тигров», лишился в бою глаза.
Вышло солнце вешнее,
Льнет к цветочку каждому,
Но люди мы нездешние
И все здесь не по-нашему, —
писал в те дни Фатьянов.
Все шли, и все погибали солдаты — нездешние, как говорят в русских селах, люди…
13 апреля советские войска, наконец, овладели Веной. И — как плотину прорвало: русский солдат нацелился прямиком на Берлин. Площади и парки Вены тем апрелем были покрыты цветами, целыми полянами пестрых цветов. А рядовой Фатьянов получил новое назначение. Теперь ему предстояло служить в Краснознаменном ансамбле Балтийского флота.
Артист ансамбля Балтийского флота
1. Соловьев-Седой вернулся с войны
