Вот, например, я написал песню «Инструкция перед поездкой за рубеж». Написал потому, что слышал инструктаж для отъезжающих. Инструктор говорил: «Товарищи! Вы едете к друзьям, и все ж таки учтите, что в исподнем там не ходят. Некоторые товарищи ездили. Выйдет он в исподнем и соберет зрителей больше, чем иной американский детектив. Пьют пиво, пьют, берут наволочку и идут посуду сдавать. А там, товарищи, бутылки не принимают. Понимаете? И еще, тут один азербайджан поехал наш, он там напился и попал в ихнюю милицию. Его забрали, а он говорить по-русскому не может. Он по-ихнему, по-своему. Они думают, что он — турок. А они турков не любят. Так что вот, товарищи, все время ходите вместе».
Такие инструкции бывают! Так что чего тут говорить!
А песня «Марафон, или Бег на длинную дистанцию» написана не по поводу бега, а по поводу некоторых комментариев, которые давно уже всем нам навязли в ушах.
Я всегда поражаюсь: почему люди не задумываются о словосочетаниях, которые они употребляют. Вот иногда слышишь бравый голос Озерова или Спарре: «Вот еще одну шайбу забили наши чехословацкие друзья»! Я всегда думаю: ну почему же друзья?! Ведь они друзья до того и после того, а во время того они соперники и противники. Это спорт: один должен выиграть, другой — проиграть.
Недавно Спартакиада была. На ней выступали иностранные спортсмены. Один болгарин на каноэ всех обошел. Опять был комментарий: «Наш болгарский друг!» А он всех оставил позади на полкорпуса. Я все думаю, когда же они научатся? Это спортсмен, а они «друг, друг, друг…»
Или в комментариях: «Канадские профессионалы! Канадские профессионалы! Кана…» Тогда надо говорить: «Наши любители…» А они так не говорят. Вероятно, имеют в виду, что профессионалы деньги получают, а наши, вроде, нет. Это не совсем правда. Наши тоже получают деньги. Но главное не в этом. Профессионализм — умение хорошо выполнять свою работу. И в том матче наши хоккеисты оказались большими профессионалами, чем канадцы, потому что матч выиграли.
Я вспоминаю анекдот, как на Узбекфильме работал с цыганским ансамблем режиссер. Он все время говорил: «Будьте любезны, товарищи цыгане, я вас прошу, вы здесь встаньте, мы будем вас снимать отсюда! Вот здесь, пожалуйста, товарищи цыгане!» Один цыган долго смотрел на него и ответил: «Сейчас, товарищ узбек!» Когда не задумываешься над тем, что говоришь, получается такое. Не очень приятные на слух словосочетания…
Несколько месяцев тому назад один довольно ответственный лектор, военный, в высоких чинах, совершенно официально с трибуны на лекции о международном положении на вопрос обо мне рассказывал в ужасающих выражениях какие-то небылицы о том, что я давно уже живу за границей, сюда приезжаю иногда дорабатывать, что за меня выкуп заплатил кто-то. Из-за этого меня отпустили. Ну, чушь полную!
А выступал он на симпозиуме у высоких военных.
У меня военная семья. Как я отношусь к армии, вы знаете из моих песен. Меня эта история очень обеспокоила. Люди после симпозиума разъехались по своим частям. Вдруг я получаю письмо: «Володя! Почему у меня изъяли твои записи, тетрадку с твоими песнями?» Написал солдат или кто-то из младших офицеров. Я начинаю раскручивать. Понимаю, что люди разъехались на места и сделали вывод, что если им с трибуны ответственный человек что-то говорит, то это не голословно. Значит, он имеет данные.
На самом деле он пользовался какими-то сплетнями и разговорами. Я принял свои меры. Позвонил во всякие места. Это было очень сложно. Этот человек больше лекций не читает. Я встретился с ним, спросил: «Зачем вы это? Можете вы мне объяснить? Мне интересно, зачем?!» — Он мне не смог ответить на этот вопрос. То ли для красного словца, то ли для того, чтобы показать, что он информирован.
О моих песнях ходит много разговоров. Иногда разговоры приятные. Например, меня часто спрашивают, не тот ли я Володя Высоцкий, который был под Курском или под Сталинградом, под Оршей или под Вязьмой. Люди думают, что я прошел войну.
А иногда говорят, что я сидел много, неоднократно. Уже по срокам мне должно быть лет девяносто семь. Это неправда, это измышления. Эти слухи не дают налета фальшивого романтизма. От них неприятности одни.
Даже в серьезных учреждениях верят слухам. Когда там спрашивают: «А почему вы не печатаете его песни?» — отвечают: «А Бог его знает, вдруг он сидит!..»
Иногда бывает очень смешно. Вот в Киеве за двадцать дней в семьдесят первом году я сыграл двадцать спектаклей. Были еще и шефские выступления, и обычные выступления. Звали и приглашали, есть интерес к моим песням. И все-таки в залах находились люди, которые написали в Министерство, что я приехал и выступал с сомнительным репертуаром. Меня удивляют такие люди. Зачем они сидят, если им стыдно слушать сомнительный репертуар. Пусть тогда уходят, правда?! Я, например, в своем репертуаре не сомневаюсь, да и многие люди тоже…
Мне сказали, что некоторые приходят на концерты в ожидании увидеть, что я стою пьяный или выражаюсь нецензурными словами. Это несправедливый поклеп. Те, которые пришли полюбопытствовать и посмотреть, в каком состоянии придет Высоцкий, будут разочарованы, может быть, они уже ушли из зала. Странно слышать о себе такое количество сплетен и слухов, что просто уши вянут. Думаешь, ну зачем?! Ведь люди же слушают тебя, берут к себе в гости, правда, в скрученном виде, в виде магнитофонных пленок. Но слушают, сидят над этим. Зачем же им хочется передать какую-нибудь гадость про человека, к которому, как я надеюсь, они относятся с некоторой долей уважения?!
Я понимаю, что встречаться лучше дома, за столом, когда после третьей-четвертой уже и петь-то не надо, уже и так все друг друга любят. А после шестой все поют хором. Я не против, кстати говоря, с вами выпить, но тут понадобится громадный стол.
Мои выступления — это беседа со зрителем, возможность рассказать в той или иной форме, смешной или серьезной, о тех вещах, которые тебя беспокоят и волнуют, в надежде, что и зритель тоже точно так же относится к тем вещам, о которых ты ему рассказываешь. Или еще точно не выработал своего собственного отношения, а после того, как прослушает эту песню, немножечко приблизится к пониманию.
Вот, скажем, ты не знаешь, как относиться к тому или иному. Вдруг посмотрел картину. А там об этом идет речь. Это тебя подвигает. Ты вдруг начинаешь не любить это или, наоборот, сожалеть, сочувствовать этому человеку, к которому еще не было точного отношения. Я думаю, что сцена сильно воздействует на людей. Сцена и экран. Но никак не телевидение. Они хотят воздействовать, но для этого им надо сильно-сильно поработать. Одними многосерийными картинами не отделаешься, хотя это хорошее начинание. Но когда слишком — это плохо.
