Не только дисциплину и мужество поддерживал Мермоз в товарищах своим собственным примером. Он показывал им пример человеческого достоинства перед лицом сильных мира сего.
Слухи о героическом пилоте – победителе ночи дошли до Буйю-Лафона.
– Доставьте мне Мермоза, – распорядился промышленник. – Он повезет меня на специальном самолете.
Мермоз в этот день должен был лететь с почтой. Узнав о распоряжении председателя правления «Аэропосталя», он пришел в ярость.
– Я Мермоз, – сказал он промышленнику, войдя к нему. – Когда мы летим?
– Когда я захочу! – ответил Буйю-Лафон.
– Я пилот, слышите, пилот линии! – крикнул Мермоз. – Я здесь для того, чтобы перевозить почту и прокладывать новые трассы, а не для того, чтобы служить шофером знатным господам! – И он вышел, оставив промышленника наедине с его уязвленным самолюбием.
К чести Буйю-Лафона, он не стал настаивать: «Скажите Мермозу, что я полечу с ним на почтовом самолете, обычным рейсом». И шестидесятилетний тучный человек просидел, скорчившись, восемнадцать часов полета среди мешков с почтой. После этого он попросил Мермоза обучить его пилотажу.
До приезда Сент-Экзюпери в Буэнос-Айрес Мермоз совершил еще один подвиг: он установил регулярную связь с Чили через Кордильеры на самолете, потолок которого едва достигал пяти тысяч двухсот метров. В 1929 году благодаря усилиям Мермоза и его товарищей новая линия протянулась от Натала до Огненной Земли и связала Бразилию, Аргентину, Парагвай и Чили. Сам Сент-Экзюпери очень поэтично расскажет об этом впоследствии в книге «Земля людей».
Когда Сент-Экс прибывает в Буэнос-Айрес, на набережной его встречают Мермоз, Гийоме и «крестник» Антуана – Рейн, некогда плененный арабами и вырученный благодаря дипломатии «хозяина песков».
– Прости, что опоздал! – крикнул он. – Я нашел тебе королевские покои. Это тебе больше подойдет, чем твоя хижина в Кап-Джуби.
Как только Сент-Экс выясняет свое новое положение, он пишет матери.
«Буэнос-Айрес, Мажестик-отель,
25 октября 1929 года.
Дорогая мамочка.
Наконец-то я знаю, на каком я свете...
Я назначен директором эксплуатации компании «Аэропоста-Аргентина», филиала Всеобщей авиапочтовой компании «Аэропосталь» (с окладом что-то около 25000 франков в год). Я думаю, вы довольны.
Меня это немного печалит – я так любил свое прежнее существование.
У меня чувство, точно я старею.
Впрочем, я еще буду летать, но только для инспекции и разведывания новых трасс.
Меня поставили в известность только сегодня вечером, поэтому я не хотел раньше ничего вам говорить. А теперь надо спешить, так как до отправки авиапочты осталось лишь полчаса.
Пишите мне по указанному адресу (в отель Мажестик), а не по адресу компании. Как только у меня будет квартира, пишите мне туда.
Буэнос-Айрес – отвратительный город, неприветливый, неинтересный, и ничего в нем хорошего нет.
В понедельник я на несколько дней отправляюсь в Сант-Яго в Чили, а в субботу в Комодоро-Ривадавия в Патагонии.
Завтра пошлю вам пароходом большое письмо.
Целую вас от всей души, любящий вас
Антуан».
Казалось, есть чему радоваться – материально он теперь обеспечен. Но с первых же дней новой службы и жизни на новом месте, в роскошной квартире, Сент-Экс начинает чувствовать смутное неудовлетворение. Из письма к Ринетте, последнего письма этому другу юности, мы узнаем о его настроении.
«Буэнос-Айрес, 23 января 1938 года.
Вот так сюрприз, Ринетта! Я уж почти не ждал весточки от вас. Вы и не представляете, как много она для меня значит. Я так не терплю Аргентину и в особенности Буэнос-Айрес, что ваше письмо было для меня настоящим вторжением тысячи забытых и прелестных вещей. Портвейн, граммофон, вечерние споры после кино. И гарсон из ресторана Липпа, я Эвсебио, и моя очаровательная нищета, которую я оплакиваю, потому что тогда дни от начала и до конца месяца были окрашены по-разному. Прожить месяц было настоящим приключением, и мир казался прекрасным, потому что, не имея возможности ничего приобрести, мне хотелось обладать всем. Сердце тогда казалось необъятным. А теперь, когда я купил красивый кожаный чемодан, о котором давно мечтал, шикарную мягкую шляпу и хронометр с тремя стрелками, мне больше не о чем мечтать. И эти месяцы, у которых нет в конце черных дней, лишают жизнь настоящего ритма. Какой она становится тусклой!
Главное же, я больше не кажусь себе легкой тенью (у меня было такое вполне субъективное ощущение), я чувствую, что отяжелел и постарел из-за роли, которую вовсе не хотел играть: ведь я директор эксплуатации компании «Аэропоста-Аргентина», филиала «Аэропосталя», созданного для внутренних южноамериканских линий. У меня сеть линий в три тысячи восемьсот километров. Секунда за секундой она высасывает из меня все, что осталось во мне от молодости и столь милой мне свободы. Зарабатываю двадцать пять тысяч франков в месяц и не знаю, что с ними делать; тратить их изнурительно, и я начинаю задыхаться в комнате, загроможденной тысячью предметов, которые никогда мне не понадобятся, которые я начинаю ненавидеть, как только они становятся моими. И все же гора моих вещей растет с каждым днем. Это, наверное, я бессознательно приношу жертвы неизвестному богу.
Живу в пятнадцатиэтажной гостинице, семь этажей подо мной, семь – надо мной, а вокруг громадный бетонный город. Вероятно, я чувствовал бы себя так же легко, если бы был заточен в Великой пирамиде. Думается, у меня была бы такая же возможность совершать красивые прогулки. Ко всем прелестям здесь еще есть аргентинцы.
Интересно, есть ли времена года в Буэнос-Айресе? Как может весна проникнуть сквозь эти миллионы кубометров бетона? Я вспоминаю, весной лопаются почки у герани на окошке, в горшке... Я так любил весну в Париже! Эту радость жизни, охватывавшую меня в пору цветения каштанов на бульваре Сен-Жермен. Необъяснимое ощущение бытия, рассеянное повсюду.
Не знаю только, нужно ли сожалеть о Париже: теперь я чувствую себя там так мало на своем месте, люди там так заняты всякими делами, которые не имеют ко мне никакого отношения. Они уделяют мне крохи своего времени: у меня там нет больше моего невидимого места, и это чувствуется с ужасающей явственностью.
Единственное мое утешение – полеты. Летаю в инспекционные поездки, предпринимаю разные опыты, разведываю новые трассы. Никогда так много не летал. Позавчера возвратился с крайнего Юга: 2500 километров за день. Ничего полет?
Наверное, впервые после Дакара я могу разговаривать с вами без горечи. Я очень был на вас зол! Удивительно, как вы великолепно умеете ничего не понимать, когда хотите. А ведь на таком расстоянии наша дружба не таила в себе никакой опасности. Я был тогда смешным и немного сумасшедшим мальчишкой – точнее, до Дакара, – еще во власти некоторых иллюзий молодости, с обманутыми надеждами. Вы же были крайне рассудительной. Мне так кажется. Сначала мне было худо от этого, потом хорошо. Теперь все в порядке...»
