— Не обижайте Россию-матушку, она у нас и так обиженная, — буркнул Марков. — И не обижайтесь, Христа ради. — А чаек здесь всем дают?
— И с пирожками! — приоткрыла дверь хозяйка. — Наша Василиса-соседка на продажу печет, вот теперь от себя ради искусства отрывает.
Был чай с пирогами картофельными и капустными. Появилась и водочка. От души отлегло, и тяготы обид показались уж совсем пустяковыми, детскими. А счастье сидеть вот так, с этими людьми — огромным. Михаила понесло. Как часто бывало, после упаднического настроения он легко впадал в эйфорию.
— Объясниться дозволите? — заговорил Михаил. — Дело-то не простое, господа, вышло у нас с вами. Вернее — у вашего покорного слуги. Эх, не случайно нас Бог свел… Затаенная мечта выйти на аплодисменты публики владела мной с детства. Во сне я видел свою длинную шатающуюся фигу ру с растрепанными волосами, которая стоит на сцене, а благодарный режиссер кидается ко мне на шею и обцеловывает меня буквально под рев восторженного зрительного зала!
Театр я любил безмерно, растворялся в нем. От великой игры у меня пот на лбу выступал от наслаждения… Клянусь честью. Самое горькое чувство я испытывал, когда кончался спектакль и надо было выходить на улицу. Мне очень хотелось надеть актерский костюм и принять участие в действии. Выйти внезапно сбоку, наклеив себе колоссальный пьяный нос, в кафтане, с тростью, с табакеркой в руке и сказать что-то очень смешное. И это смешное я выдумывал, сидя в тесном ряду зрителей. Но произносилось другое смешное, и зал смеялся. Ни до этого, ни после этого, никогда в жизни не было у меня ничего такого, что вызывало бы наслаждение больше этого.
— Будет, жизнью клянусь — будет! — Поднявшись, приложил руки к худой груди субтильный тогда еще Яншин. — Вот к генеральной приедет Константин Сергеевич — и все мигом решит. Он у нас великий стратег!
Дискуссии с театром о переделках в пьесе и изменении названия были долгими, трудными. Но в конце концов — утряслось. Афиша сияла между двух мхатовских фонарей: «Большая сцена, Премьера 5 октября. Драма «Дни Турбиных», Автор М.А. Булгаков».
7
Творческие замыслы толпились, требуя выхода, Булгакову было трудно сдерживать напор, соблюдать очередность: работалось ночами, работалось днем — дома и в закутке редотдела «Гудка», в трамвае и на лавке бульвара — безостановочно шел внутренний процесс созревания и реализации замыслов. Лишь мощные удары извне, сбивающие с ног, заставляли сомневаться в оценке сделанного, в смысле избранного дела, в важности голосов, звучащих внутри. Тогда он умолкал. Но исподволь, под спудом опустошенности, начинали работу загадочные механизмы фантазии, рождая миры. Профессор Преображенский, его ассистент Борменталь, горничная Зина, кухарка, пожарник, комнаты, шкафы с блестящими инструментами — все это являлось внутреннему взору и молило о воплощении. А еще многое другое, что непременно надо было высказать.
— Любан, как тебе это? «На разрисованных райскими цветами тарелках с черной широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри. На тяжелой доске кусок сыра со слезой, и в серебряной кадушке, обложенной снегом, икра. Меж тарелок несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы помещались на маленьком мраморном столике, уютно присоединившемся к громадному резного дуба буфету, изрыгающему пучки стеклянного и серебряного света. Посреди комнаты — тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки, свернутые в виде папских тиар, и три темных бутылки»… Ну что, Любан, узнаешь обеды дядьки моего Николая Михайловича Покровского, маминого брата? Мы к нему как-то заходили — угол Пречистенки и Обухова переулка, напротив пожарной заставы.
Она не ответила, Она тихо плакала:
— И никогда, никогда ничего этого больше не будет…
— Напротив! — Он подсел на тахту и обнял жену. — Я написал, и это останется вечно. И вся невероятная история, случившаяся с уличным псом Шариком. Да возьми вот, почитай! Почти закончил — сильная вещь вышла… Вот за нее и посадят!
Ночами, сидя при свечах с поджатой под себя ногой, Михаил исписывал листы косым летящим почерком. Почти не правя, не переписывая, не зачеркивая слов. Так, именно так и должна кончиться эта история:
«В отдалении глухо позвякивали склянки.
Седой же волшебник сидел и напевал:
— «К берегам священным Нила….»
«Собачье сердце» прочли во МХАТе, бурно восхитились и тут же приняли к постановке. Булгаков витал в облаках, окрыленный несказанной удачей.
Но и враги не дремали. Ночью на Голубятню нагрянули гости. Тихо постучали. Дрогнувший голос пьяненького арендатора сладко пропел:
— А я к вам гостей привел.
На пороге стояли двое штатских: мужчина в пенсне и невысокий, как выяснилось позже — следователь Славкин. Арендатора прихватили в качестве понятого.
Славкин занялся книжными полками, мужчина в пенсне стал переворачивать кресла и колоть их длинными спицами.
— Ну, Любаша, если твои кресла выстрелят, я не отвечаю, — шутил Михаил.
Расчудесные кресла были куплены на складе бесхозной мебели по 3.50 за штуку.
Под утро трезвеющий арендатор спросил:
— Почему вам, товарищи, не перенести ваши операции на дневные часы?
Ему никто не ответил. Найдя на полке «Собачье сердце» и тетрадки с дневниковыми записями, гости тотчас же уехали.
Булгаков посылает гневное письмо в ОГПУ, обвиняя контору в унижении человеческого достоинства, вторжении в личную жизнь… И требует вернуть изъятые вещи…
Разумеется — никакого ответа. Стало ясно, что обращаться в ОГПУ бесполезно, надо действовать через вышестоящие инстанции.
Булгаков незамедлительно обратился с протестом на проведение обыска и изъятие текстов во все известные ему правительственные органы. Результат тот же — гробовое молчание.
8
Настал долгожданный день премьеры «Дней Турбиных» — 5 октября 1926 года. Полный аншлаг, за кулисами настроение праздничное. Занавес поднимали 16 раз. Скандировали «автора!» — но Булгаков не вышел. Он стоял за кулисой, стиснув зубы, повторяя на каждый разлет бархата с парящей чайкой:
«Вот вам, вот вам «бездарность»! Вот вам «тупая обывательщина»! Вот вам, господин руководитель творческими идеями, полный накаут. Уж будьте покойны — вы по уши в дерьме, товарищ Луначарский!»
После небольшого банкета в театре актеры были приглашены в гости к автору. Вечер, перешедший в ночь, превратился в триумф взаимной любви и преклонения. «Ах, как она взмахнула рукой!..», «какая тонкая интонация!», «а заметили, заметили, когда Лариосик упал»… Шел разбор спектакля со смаком во всех мелочах и с полным удовольствием. Сошлись во мнении — получился не только спектакль, а еще и концерт первосортных номеров, высокопробных актерских работ.
