Вот на выборку кое-что из проповедей и посланий Винсента де Поля.
Миссионеры должны не возвышать себя над крестьянами, напротив, внушать, что именно они, крестьяне, за то, что они бедны, наделены богом истинным благочестием и истинной верой, которые делают их несравненно богаче всех остальных людей. Не своей ученостью, а своей благотворительной деятельностью духовенство должно снискать доверие этого простого, «нерассуждающего» народа: «никто не поверит нам, если мы не обнаружим любви и сострадания к тем, от кого хотим, чтобы нам верили; дьявол вот очень учен, а ведь мы ему не верим по той причине, что нет у нас любви к нему». Ну, а когда поверят, тогда уж и надо внушать нищим, что нужда и страдания — это величайшее счастье, так как напоминают об особом расположении бога к беднякам. Напротив, и нельзя и некого винить за эти бедствия: «ошибочным является недовольство против тех, которые, как полагают, являются причиной наших страданий», ибо страдает-то ведь не только народ, но и государи, и папа, и знатные дворяне; народу остается, не выражая недовольства, покорно принимать все, что посылает бог. Пусть в крестьянах «сверкает любовь к бедности», пусть они довольствуются тем, что им дает бог, хотя бы хлебом и похлебкой, пусть не хотят ни больше богатства, ни больше знатности по сравнению с тем, что имеют, пусть, понеся потери, скажут из любви к богу: он дал, он и взял, — ибо настоящая вера, за которую воздается на том свете, есть богатство не сравнимое ни с какими земными благами. Только не сопротивляться и не рассуждать!
«Возлюбите святую покорность, — проповедовал Винсент де Поль, — такую, когда мы терпеливо пребываем в положении, в котором нас презирают, и радуемся, что нас презирают». Особенно важно, чтобы простые люди «не думали бы иметь свой ум», им нужна простота и вера на слово. «Не надо иметь слишком много любопытства, не надо стараться распознать все самому, потому что это заставляет размышлять над нашими действиями, рассматривать их со всех сторон, а тут злому духу и легко нас запутать». «Нужно унизиться перед богом, видеть только наше скудоумие и убожество, бросить все мысли, которые противоречат этому, отбросить утверждение себя, желание иметь успех и удачу в наших действиях; лишь после этого будем мы иметь способность отличить истину от лжи». И с полной открытой правдой Винсент де Поль отвечает всякому, кто спросил бы его, для чего все это надо говорить народным массам: «чтобы они в болезнях, печалях, голоде не вышли из терпения, чтобы они не роптали и не жаловались никогда, чтобы они сохраняли спокойствие среди страдания».
Таков автопортрет одного из «святых», одного из самых прославленных деятелей французского «католического возрождения» XVII века.
Вся Франция снизу доверху кишела этими святыми. А вверху, над всеми, наверное, следует водрузить фигуру епископа Боссюэ.
Это был оратор и писатель неслыханного красноречия и дарования. Полное собрание произнесенных им в разное время проповедей, похвальных слов, надгробных речей — монумент высокого стиля и мастерства внушения католического духа. Это обращено не к народу. Это предназначено образованным, духовенству, знати и самому «королю-солнцу» Людовику XIV. Как Винсент де Поль проповедует низам, что хорошо сносить бедность, так Боссюэ проповедует верхам, что нехорошо быть безразличным к бедности народа и не помогать ему. И то и другое — две стороны одного и того же ханжества.
Боссюэ — связующая скрепа между чисто церковным «католическим возрождением» и абсолютизмом. Его трактат «Политика, извлеченная из священного писания» был великой услугой церкви самодержавной дворянской монархии. Король — это земное воплощение бога. Воля короля — воля бога. Пусть Боссюэ и наставляет королей полагать свой единственный долг в благе народа, все оборачивается в конце концов страшной грозой народу, который вздумает не повиноваться королю. «Нужно, чтобы народ боялся владыку, но, если государь боится народа, все потеряно». Государь видит выше и дальше других, поэтому, наставлял Боссюэ, надо повиноваться без ропота, ибо даже малейший ропот есть наклонная плоскость к мятежу.
Теперь стоит заглянуть в претенциозное «Наставление наследнику» самого Людовика XIV, чтобы увидеть, как «католическое возрождение» спаяно с абсолютизмом. Превыспренне Людовик XIV повторяет то же: подданные обязаны повиноваться королю, как богу, ибо величие короля олицетворяет перед остальными людьми величие бога. Не только правом, но обязанностью короля является суровое подавление всякого сопротивления, всякого признака непослушания, — разносился поучающий голос с самой верхушки феодально-абсолютистской махины.
Идеология католицизма и абсолютизма невольно строилась вокруг тех же трех больших идей, которые неприметно на первый взгляд, но неумолимо поднимались со дна неспокойного народного моря. Тех трех идей, которые отлились, вскоре в колоссальное создание Жана Мелье. Каждой из них эта официальная идеология давала бой. Безумны чаяния народа обрести утраченную собственность: во Франции действительно нет частной собственности, ибо все имущество принадлежит королю, он вправе дать ее подданным, вправе и отнять. Помыслы о революции и народовластии должны быть раздавлены идеей абсолютного повиновения. Неверие — величайшим торжеством христианского бога, католической церкви.
И все-таки это грандиозное инстинктивное усилие феодального общества, хоть и страстное, и пышное, и блистательное, лишь очень немножко смогло притормозить историю.
Выпущенная за границей против Людовика XIV книга «Вздохи томящейся в рабстве Франции» справедливо заверяла читателей, что французский народ «сохраняет в сердце желание сбросить иго и это является зерном восстаний. Чтобы ему пришлись по вкусу насилия, ему проповедуют о власти королей. Но êàêбы ни проповедовали, как бы ни твердили народу, что суверенам все дозволено, что им следует повиноваться как богу, что у него нет иных средств против их насилий, кроме как молиться и уповать на бога, — в глубине души этому никто не верит, представляются убежденными только до тех пор, пока не могут подняться».
Уже в последний период царствования Людовика XIV на него сыпался град анонимных памфлетов, насмешек, издевок. С начала царствования Людовика XV, о котором вскоре сложится поговорочка «наш король ниже ничтожества», стало еще хуже. В годы Регентства и позже — на стенах Парижа листовки, на улицах в кареты знати бросают записки с политическими угрозами и требованиями, подаются дерзкие петиции, ведутся недозволенные диспуты о делах государственных и церковных, неведомо откуда появляются стаи неуловимых памфлетов. Парижская толпа несколько раз выразительно проявляет отсутствие страха перед полицией.
