Я говорю товарищу: "Смотри кругом, пека я напьюсь воды и налью фляжку!" После меня он тоже попил, и мы вернулись к Абдуллаеву, дали ему наконец воды.
Стало смеркаться. На улице слышен гул мотора. Смотрим, подошла немецкая самоходка и стала под нашими окнами. А гранат противотанковых нет. Я говорю пулеметчику: сейчас я побегу, гранаты возьму. А самоходка подошла как раз под самые наши окна и начала стрелять вдоль по улице.
Я вернулся во двор, к воротам, и кричу через улицу нашим: "Дайте мне гранату!" А наши с той стороны перебежать не могут - немцы ведут вдоль по улице пулеметный обстрел. Тогда я кричу нашим: "Ладно, бросайте так!" Они с той стороны кричат: "Лови!" Сперва запал завернули в бумажку и бросили, но три метра не докинули. Я по-пластунски подполз, взял и обратно отполз. Потом кинули мне гранату, я поймал и бросился обратно по коридору в ту комнату, под которой стояла на улице немецкая самоходка. Вложил запал, дернул кольцо и бросил противотанковую гранату под переднюю гусеницу. И лег к степе под окно.
Через три секунды получился взрыв. Я сразу поднялся к окну. Два немца выскочили с самоходной пушки. Я выстрелил, одного убил, а другой заполз за пушку. Пушка встала. Я оставил бойца наблюдать, а сам вернулся вниз, дал двум раненым воды и пошел к воротам.
Через улицу все еще бьет пулемет, но уже в темноте. Стрельнет и молчит. С той стороны к нам перебежали санитар Трушин и три бойца. Мы стали выносить раненых. Абдуллаева положили на матрас, привязали к матрасу веревку, один перебежал на ту сторону и потом оттуда потянул матрас - быстро, волоком через улицу!
Вообще мы часто таскали вот так, веревкой, и боеприпасы и завтраки..."
Вот и весь рассказ Николая Ефимовича Ерещенко, дословно записанный в блокноте.
Несколько лет назад, случайно узнав, что он жив-здоров и успел стать до конца войны Героем Советского Союза, я написал ему письмо и получил ответное, которое хочу привести: "...Получил ваше письмо, которому был очень рад. Да, вы Правы, что прошло уже много время с того момента, когда мы с вами виделись. Этот день для меня очень памятный и тем, что это был день освобождения югославской столицы от немецких захватчиков, а еще и тем, что мне в этот день исполнилось тогда двадцать лет.
Мною вам был вкратце тогда рассказан боевой эпизод городского боя на четвертый день. Но первые дни в городе Белграде были не менее жаркими. Сейчас уже трудно вспомнить все подробно, но бои были тяжелые, и днем и ночью.
Коротко о себе. Живу в городе Кировограде, работаю директором автобазы. Семья моя - жена Антонина, две дочери, Ольга и Татьяна. Оля работает и учится в Политехническом институте Жена также работает бухгалтером, и все время мы трудимся после войны.
Ерещенко Н. Е.".
Помню, как я колебался тогда в Белграде. Как корреспондент, я обязан был сначала засесть на несколько дней, написать обо всем, что успел увидеть, а потом уж, переправив материал в редакцию, продолжать поездку. Можно было сделать и по-другому - сразу полететь в Москву, отписаться там и вернуться сюда. Но я не мог заставить себя сделать ни того, ни другого. Было жалко терять время, запираться здесь, в Белграде, в комнате, сидеть и писать. И в Москву лететь не хотелось. Хотелось увидеть что-то еще и только потом, набив себя всем виденным до отказа, вернуться и отписаться за все сразу.
Так после всех колебаний я и поступил. Уехал из Белграда во Врщац и явился там на аэродром, не оставляя надежды, что меня отправят с ближайшей оказией в Черногорию, а если не туда, куда-нибудь еще, в Хорватию или Словению.
На этот раз на аэродроме во Врщаце я встретился с человеком, о котором до этого знал только понаслышке, - с начальником нашей авиационной базы в Южной Италии, в Бари, полковником Соколовым, который находился на аэродроме во Врщаце, выполняя специальное задание командования.
Не знаю, правда ли не предвиделось тех оказий, которые я имел в виду, или нашим авиаторам в те дни было почему-то не с руки отправлять меня туда, куда я просился, но Степан Васильевич Соколов сразу и решительно сказал, что таких возможностей пока нет. Но, пожалуй, если генерал Корнеев не будет против, можно полететь в другое, тоже, наверное, интересное для меня место. И притом сегодня же ночью. И, еще не сказав, куда именно, поинтересовался, какие у меня при себе документы, давайте поглядим их.
Я вынул из кармана гимнастерки и положил перед ним служебное удостоверение "Красной звезды", свидетельствовавшее о моем звании и должности, и мое предписание: "Направляется в действующую армию..."
Соколов посмотрел и вздохнул:
- Маловато. Надо бы паспорт. Я удивился:
- Какой же у меня, у военнослужащего, паспорт?
- А вот такой, - вытащив из кармана свой заграничный паспорт, сказал Соколов. - Полетим-то с вами в Италию!
Когда я услышал это "полетим", мне, несмотря на предыдущее "маловато", показалось, что Соколов в душе готов взять меня с собой и сейчас, задним числом, только прикидывает сложности, с которыми это может быть связано.
Я не совсем уверенно напомнил, что первоначальное разрешение на полет к югославам было получено от Молотова и что, наверное, можно считать, что оно действительно и для полета на нашу воздушную базу в Бари...
Соколов ничего не ответил. Еще раз посмотрел мои документы и, окинув взглядом меня самого, добродушно усмехнулся.
- Вид у вас, в общем, более или менее подходящий, заурядно строевой. Colonel как colonel! О'кэй!
При моих слабых познаниях в английском я все же знал, что colonel - это полковник, а я всего-навсего подполковник, но Соколов объяснил, что англичане и американцы слово "подполковник", обращаясь друг к другу, не употребляют. Подполковник, полковник - у них все равно: colonel!
Сказав мне напоследок для одобрения, чтобы я выкинул из головы, какие у меня документы - те или не те, раз полетим, то это будет уже не моя, а его, Соколова, забота. "Даст бог, не только до Бари, а и до Неаполя и Рима вас довезу!" Соколов ушел то ли связываться с Корнеевым, то ли заниматься своими предотлетными делами.
- Советую поспать! Полет ночной! - были его последние слова.
Стихи, которые я спустя несколько лет написал об этом полете, так и назывались "Ночной полет" и начинались со строчек:
Мы летели над Словенией
Через фронт, наперекрест,
Над ночным передвижением
Немцев, шедших на Триест...
Все в ту ночь именно так и было, хотя сам я почти до конца полета ничего не видел. Над горами Югославии стоял очень высокий облачный фронт, и мы, поднимаясь над ним, все набирали и набирали высоту. О том, что мы можем пойти на такой высоте, когда станет трудно дышать, я заранее не думал. Если что и тревожило - мысль о немецких зенитках. И поначалу, когда мы поднимались все выше и выше, это меня, наоборот,
