Примерно в те годы, когда Лосев написал свои первые дерзновенные сочинения, а затем был отправлен в лагерный барак размышлять дальше о сложнейших проблемах бытия, Витгенштейн, также написавший несколько гениальных работ, в которых доказывал, что мышление и язык суть едины, в конце концов, вынужден был их разнести, оставив мышлению более высокую форму постижения бытия. «Осмысливание осуществляется в сфере душевного… – писал он. – Это как бы сон нашего языка»[1370]. И еще: «Теперь становится ясным, почему я думал, что мышление и язык одно и то же. А именно мышление есть вид языка. Так как мысль, конечно, тоже есть логический образ предложения и, таким образом, также и некоторый вид предложения»[1371]. Значит, вопреки неверящим, можно «мыслить без языковой оболочки» – «логическим образом»?
Еще не так давно (в начале XX века) наука была уверена, что атом – мельчайшая и конечная частица бытия, но очень скоро выяснилось – существуют не только еще более элементарные, но и более глубинные структуры материи. Я думаю, так и в познании основ познания: расщепляемое лингвистами слово подобно «атому», но за ним (или над ним, если верить Лосеву) находятся более глубинные «смысловые поля», «многомерные состояния мышления», «семантические переходы, туннели и пучки» и т. д., ведущие к последующим ступеням-основам мышления. Но если это так, то у нас нет оснований сомневаться в том, что в будущем откроется: язык человечества (Слово) действительно может существовать не только в современном качестве, но и в свободной «от языковой материи» форме.
И если нам кажется, что мы в своей научной гордыне идем от Начала в бесконечность, то на самом деле мы со своим ненасытным любопытством стремимся к познанию Начала-начал.
Я все больше убеждаюсь в том, что, в отличие от почетного академика Сталина, академик Марр был подлинным и дерзновенным ученым, допускавшим не только очевидные ошибки, но и совершавшим значительные научные прорывы.
Вместо заключения: о понимании
(Астрально-лингвистическая сказка)
В несуществующей точке Мирового Исторического Пространства нежданно-негаданно сошлись четверо. Люди как люди, но один притопал своими стопами из XI века, другие же были из веков помоложе. Пришел-то он аж из XI века христианской эры, да в лаптях, и одет был в новгородскую домотканую рубаху. Другой быстро ли, медленно ли, но все же скорее быстро, чем медленно прибыл точно в срок из того места, где все еще помнили русский диалект всемирового языка. Не исключено, что он появился из XXXI века, но достоверных сведений на этот счет нет. Двое других вообще ниоткуда не прибыли, а жили себе в начале XXI века, но один говорил только по-русски, а другой басовито выпевал слова исключительно на японском языке.
Страшно им не было, но и веселиться причин не находилось, поскольку чувствовали они себя не столько людьми, сколько «носителями языка». Так называли их некоторые лингвисты и почти все космополиты, которые в XX веке оказались враз безродными, в XXI веке продолжали ими оставаться, а к XXXI веку только у них единственных и осталась Родина, так как человечество заселило весь Космос, а за его пределы пока не выходило. Так что Родина была одна и для всех везде. Весь или не весь Космос заселило человечество, но обозримые астральные пределы обжило. Для языковедов, даже самых что ни на есть патриотов, люди всегда были именно «носителями языка». Они больше обращают внимание на шумы, производимые голосовыми аппаратами, чем на то, что происходит в национально обустроенных головах и расово окрашенных телах. Но бывают исключения и в среде лингвистов.
Люди есть люди, и если нет повода для драки (а чего делить-то, раз у путников не было в наличии даже общего времени и пространства?), они попытались найти хотя бы общий язык. Перво-наперво натянуто улыбнулись (знамо дело, заулыбаешься тут!), потом подняли обе руки вверх с открытыми ладонями, мол – безоружны (новгородец подал пример, остальные даже не догадались, зачем это?), и разом заговорили. Конечно, никто никого не понял. Помолчали, в задумчивости озираясь на все четыре стороны света. Первым опомнился японец (всем известно, что японоязычные смекалисты и всегда вежливо улыбаются), подхватил валявшуюся на дороге палочку для японской еды (откуда взялась?) и на чистейшей звездной пыли нарисовал, как мог, карту Европы, поставил точку на том месте, где обычно указывается город Париж. От него провел стрелку к Москве, а внизу изобразил автомобиль. Автомобиль, конечно, был похож на японские автомобили, лучше которых, как хорошо было известно в России XXI века, во всем мире не было. Поэтому мудрое российское правительство запретило их ввозить, – вот когда станут хуже наших, то милости просим[1372].
Русскоязычный гражданин из XXI века, то есть современник японца сразу все понял: мол, приехал тот на своем праворульном авто из Парижа и прямиком в Москву, и очень ему, японцу, здесь нравится. Пуще заулыбался горделивый русскоязычный, затем ткнул в то место, где была указана Москва, и пальцем, запачканным тончайшей алмазной пылью (алмазы у его ног были особо ценными – чернее черного) показал на себя: а я, мол, тут, в Москве, обитаю. Так рисовали они друг перед другом разные картинки, помогали себе жестами, строили рожи, когда хотели изобразить, как им было весело или неприятно, и каждый все время что-то лопотал на своем языке. Совершенно не зная языка собеседника, они очень быстро стали понимать друг друга. Почему? – пока соображай сам.
Мужик из XI века таращился ясными очами, притоптывал новыми лаптями, которые скрипели на сверкающей звездной пыли, как на экологически чистом крепко морозном снегу, и никак не мог решить – бежать ли ему восвояси или тут вот, на месте, опустившись на колени и помолиться? Свел ли его Всевышний с ангелами небесными или черт навел на него плешивых и косых супостатов? (Это он о гражданине из XXXI века и японце, третий-то был кучеряв и почеловечней.) В речах третьего он улавливал чем-то знакомые звуки, даже слова и междометия, но и они произносились совсем не так, как их произносили в родном Великом Новгороде или в дальнем граде Киеве (бывали и там, не смотри, что лапотник). Хотя рожи у всех были разные (косоватый больше напоминал печенега или хазарина, но хлипок), одеты двое были одинаково – в портах и тонких кафтанчиках из неведомого материала скушной расцветки, а на ногах дорогие кожаные башмаки – знать ярлы, хоть и не варяги. А вот третий уж точно получеловек, куст не куст, а поверх торчит голова человечья. Пока он так размышлял, подал голос гость из будущего. Говорить-то он говорил, его было отчетливо слышно, но губы не шевелились – чудеса…
