Возможно, похвалы журналистов ударили Ли в голову – в конце концов, его имя попало даже на полосы The Times. «Их творения недвусмысленно современны, – писал Иен Р. Уэбб о шести участниках показа в «Ритце», – их имена завтра прославятся на весь мир».[318] После показа Ли и Саймон Англесс упаковали костюмы в черные мешки для мусора и пошли праздновать в бар «Комптонс» в Сохо, а оттуда в «Мэн Стинк», еще один паб для геев в районе Кингс-Кросс. Молодые люди, как всегда, сидевшие на мели, решили не сдавать вещи в камеру хранения, а спрятать их под баками для мусора на улице. «Мы пили и веселились несколько часов и совсем забыли о костюмах, когда вышли, чтобы вернуться в Тутинг, – вспоминает Саймон. – На следующее утро Ли пошел за ними, но, конечно, и пакеты, и костюмы пропали».[319]
Почтение и благоговение, с каким в наши дни коллекционеры и устроители выставок относятся к вещам Маккуина – одна винтажная вещь может стоить несколько десятков тысяч фунтов, – не характерны для более беззаботных и хаотичных девяностых годов прошлого века. Элис Смит вспоминает, как в начале марта 1993 года возвращалась со съемок для Daily Telegraph, посвященных дизайнерам и их музам. Она позировала в кожаном бюстье и экстравагантном жабо из фазаньих хвостов работы Маккуина. В такси она держала вещи в руках; перья то и дело падали на сиденье и на пол такси. «Они тебе нужны?» – спросила она. Ли покачал головой, и Элис оставила костюм в такси. Когда с Элис связались представители Метрополитен-музея и попросили костюм для выставки «Дикая красота», ей пришлось им отказать. «Столько всего пропало! – говорит Элис. – Ли обычно оставлял вешалки с костюмами в нашем офисе, а мы просили его все забрать, потому что у нас там совсем не было свободного места. Повторяю, костюмы приравнивались к мусору».[320]
17 марта 1993 года Ли праздновал свой двадцать четвертый день рождения в кондитерской Maison Bertaux с небольшой группой друзей, в число которых входила Таня Уэйд. Ее день рождения отмечали накануне. «Помню, однажды он прислал мне в подарок топ с написанной на нем фамилией Маккуин, но по дороге подарок почему-то потерялся, – говорит Таня. – Ли гадал, что с ним случилось, и я предположила: наверное, повара приняли его за грязное посудное полотенце. «Ах ты глупая корова», – ответил он».[321] Ли подружился и с сестрой Тани, Мишель Уэйд. Однажды он поделился с Мишель планом устроить показ мод у ее кондитерской. Он собирался возвести рядом с кондитерской помост, а всю Грик-стрит усыпать сеном. Его замысел так и не воплотился в жизнь. «Тогда я подумала: «Кто он такой?» Фантазии ему было не занимать, – сказала Мишель. – Сначала он показался мне слишком застенчивым, замкнутым и неуклюжим. Судя по всему, он был личностью противоречивой. Но со временем ему легче стало общаться с людьми. Конечно, его трудно было назвать уравновешенным человеком. Наверное, все дело в том, что у него в голове роилось столько замыслов». Ли сшил для Мишель длинное черное пальто в стиле «милитари» с тартановой подкладкой, «и даже теперь, хотя прошло пятнадцать лет, я ношу его пальто, и мне в нем хорошо. Вот что он делал для женщины: позволял замечательно себя чувствовать».[322]
Секс составляет большую часть того, что я делаю.
Ли Маккуин
В зале погас свет; под панегирик наркомании I Wanna Get High группы Cypress Hill на подиум неверной походкой вышла тоненькая девушка в серебристых брюках с шокирующе заниженной линией талии и в безупречно скроенном сюртуке. Было 20 октября 1993 года; действие происходило в центре «Блуберд гараж» на лондонской Кингз-Роуд. По ходу показа коллекции, которая называлась Nihilism («Нигилизм»), воплощение «героинового шика» становилось все мрачнее и тревожнее. Одна из моделей приветствовала зрителей, выставив средний палец. Другая девушка, в длинном белом хлопчатобумажном платье без рукавов, запачканном красной краской, выглядела недавней жертвой насилия. Затем зрители увидели бледную молодую особу в мини-платье из пищевой пленки, заляпанной, на первый взгляд, грязью и кровью. Она напоминала Кэрри, героиню Стивена Кинга, которая очутилась в доме высокой моды.
«Дебютом Александра Маккуина стало шоу ужасов, – писала Мэрион Хьюм из Independent. Газета отвела «Нигилизму» целую полосу. Рецензию на шоу молодого дизайнера назвали «Театр жестокости Маккуина». – Между взрывами жесткой музыки хаус наступала странная тишина, было слышно, как жужжат моторы и щелкают затворы камер. Почти все фотографы, многим из которых довелось освещать не только модные показы, но и боевые действия, перестали снимать». Хьюм признавалась в том, что образный ряд вызвал у нее и у многих ее коллег тошноту. Она привыкла к обнаженной плоти, которой на показе тоже хватало, но на сей раз все увидели и нечто другое. «…модели, которые выглядят так, словно только что побывали в тяжелой автокатастрофе, в прозрачных трусиках из пищевой пленки, с окровавленными, гноящимися послеоперационными рубцами на грудях, просвечивающих сквозь муслиновые футболки, – это уже не модный показ».[323]
Вполне понятно, что никто из журналистов, пишущих о моде, понятия не имел об истинных истоках образного ряда. Они не знали, что зять Ли, тот самый, что надругался над ним в детстве, часто избивал его сестру Джанет на глазах мальчика. Многие критики объявили коллекцию безвкусной и женоненавистнической. Обозреватель отраслевого журнала Draper’s Record даже нашел коллекцию «унылой». «Если не считать одного яркого костюма в духе семидесятых из двухцветной набивной ткани с ромбовидным узором и рубашек с высоким воротом в мужскую клетку, остальное не стоило часа ожидания».[324]
Однако Хьюм заметила, что, несмотря на «извращенное представление о женщинах», Маккуин в своей коллекции попытался выразить новые современные веяния. Его костюмы рассказывали об «избитых женщинах, о насилии, о повседневном жалком существовании, которое компенсируется необузданной, насыщенной наркотиками ночной жизнью, походами в клубы, куда принято являться полураздетыми. В таком ракурсе его вещи, возможно, точнее отражают действительность, чем шикарные вечерние платья от Валентино». Она признавала, что Маккуин, как Рей Кавакубо и Вивьен Вествуд, способен сказать что-то новое. Когда Кавакубо впервые показала в Европе свою женскую коллекцию под маркой Comme des Garçons («Как мальчики»), многие зрители выходили из зала, не дождавшись окончания. И когда Вествуд украсила легинсы цвета сырого мяса изображениями пенисов, сама Хьюм призналась, что испытала ужас и отвращение. Однако Хьюм подчеркивала, что важно позволять молодым дизайнерам экспериментировать. «Все новое как раз и должно шокировать, – резюмирует она. – И если что-то вызывает у нас, модных критиков, неодобрительные восклицания… или мы считаем это безвкусным, значит, так тому и быть».[325]
