Заключение специалистов не смогло убедить Гитлера, который был занят в это время образовательной работой в армии и не мог уделять достаточно времени искусству, наверстать наконец то, чего не удавалось сделать раньше. Политика, которой он живет, служа в рейхсвере до апреля 1920 г., совершенно захватила его. Занятия живописью превратились в случайный заработок. Лишь изредка, в минуты отдыха и разрядки, во время ожидания, перед едой в ресторане, во время телефонных разговоров, он рисует на меню и листках бумаги. В результате из-под его пера выходят порой портреты Генриха Шлимана, Рихарда Вагнера, Валленштейна и самого Адольфа Гитлера, меткие карикатуры. До самой смерти карандаши и бумага для этих целей всегда лежат у него на столе. Когда двадцатилетний студент-правовед Генрих Хайм, увлекающийся искусством потомок знаменитого химика Юстуса фон Либиха, а впоследствии стенографист большей части застольных бесед Гитлера, знакомится в июле 1920 г. с ответственным за пропаганду в немецкой рабочей партии (ДАЛ) Гитлером спустя три месяца после его увольнения с военной службы, у него отнюдь не возникает впечатления, что тот занимается политикой лишь временно и против своей воли, а в душе остается художником.[86]
Альберт Шпеер, который, подобно Троосту, Гислеру и Брекеру, нередко встречался с Гитлером как с «коллегой», которому обстоятельства помешали стать художником и архитектором и который, «к сожалению, вынужден был заниматься политикой и воевать», даже после своего освобождения из тюрьмы для военных преступников Шпандау был все еще убежден, что Гитлер всю жизнь прежде всего был художником.
«Я стал политиком, — рассказывал Гитлер в ночь с 25 на 26 января 1942 г. в ставке «Вольфсшанце», — против своей воли. Политика для меня — это только средство достижения цели. Есть люди, которые считают, что мне трудно будет оставить эту деятельность. Нет! Это будет самый счастливый день моей жизни, когда я уйду из политики и оставлю за спиной все заботы, мучения и огорчения. Я сделаю это, как только после окончания войны решу свои политические задачи. 5 — 10 лет после этого я буду приводить в порядок и записывать свои мысли. Войны приходят и уходят. Единственное, что остается, это культурные ценности. Отсюда и моя любовь к искусству. Музыка, архитектура — разве это не те силы, которые указывают путь грядущему человечеству?» Уже в первой части «Майн кампф» он слегка касается своих планов: «То, что в античные времена находило свое выражение в виде Акрополя или Пантеона, — писан он в 1924 г., начиная проектировать крупнейшее здание всех времен и проводя первые расчеты, — в средние века облачилось в формы готического собора. Эти монументальные сооружения возвышались подобно гигантам над мешаниной фахверковых, деревянных и кирпичных домов средневекового города и становились символами, которые и сегодня, когда рядом с ними все выше вырастают многоэтажные дома, определяют характер и облик городов. Соборы, ратуши и крытые рынки, а также оборонительные башни — это видимые признаки концепции, которая, по сути дела, являлась античной. Насколько же жалким стало сегодня соотношение между государственными и частными постройками. Если Берлину выпадет судьба Рима, то потомки с удивлением узнают, что самыми грандиозными творениями нашего времени и самым характерным выражением культуры наших дней были магазины нескольких евреев и отели нескольких компаний». Порой действительно может показаться, что Гитлер стал политиком только для того, чтобы претворить в жизнь свои грандиозные архитектурные планы.
Насколько он всегда в душе оставался архитектором, доказывает тот факт, что даже во время второй мировой войны он постоянно разрабатывал новые и совершенно не отвечающие требованиям момента планы и пытался претворить в жизнь старые. «Даже в самые напряженные минуты жизни государственного деятеля, — сообщает Криста Шредер, — он находил время для того, чтобы поупражнять свой талант. У него всегда на письменном столе под рукой лежала стопка бумаги для зарисовок, на которой он в свободные часы рисовал все, что попадало ему на глаза». Если после Сталинграда он отказался от прослушивания по вечерам пластинок с симфониями Бетховена, Брукнера и Листа, песнями Гуго Вольфа и Брамса, опереттами Легара и Иоганна Штрауса и операми Вагнера, кое-какие из которых он прослушал до 140 раз, он не оставил занятий живописью и архитектурой. Даже в марте 1945 г., за четыре недели до самоубийства, он увлеченно занимался деревянной моделью Линца, застроенного по его плану. Если изображать отношение Гитлера к архитектуре по методу биографов, которые заняты не поиском новых источников и доказанных исторических фактов, а только «новой интерпретацией» устных рассказов, хотя они уже давно разоблачены как фантазии, выдумки, предположения и фальшивки, то можно даже развязанную Гитлером в 1941 г. войну с Россией изобразить как особую меру для воплощения своих архитектурных планов. Значительно больше, чем важные проблемы, которые возникали в ходе войны, его, например, до июня 1941 г. тревожил тот факт, что Сталин собирался воздвигнуть в Москве в честь Ленина Дворец съездов высотой более 300 метров.[87] Имея отношение к архитектуре, он понял намерение Сталина как перечеркивание своего собственного плана построить самое большое сооружение в мире — разработанную им еще в 1924 — 25 гг. во время работы над книгой «Майн кампф» монументальную куполообразную постройку с отверстием для света диаметром 46 метров и высотой 220 метров, внутреннее помещение которой имело невероятный диаметр — 250 метров (внутри него могли стоя поместиться от 150 до 180 тысяч человек). Имея такие размеры, это сооружение примерно в семнадцать раз превзошло бы объем церкви св. Петра. Лишь после начала войны с Советским Союзом Гитлер вновь обрел спокойствие, по рассказам Шпеера, которому тот с видимым облегчением сообщил, что отныне с планами Сталина по строительству в Москве навсегда покончено.
Шпеер, который в отсутствие своего хозяина приходил в ужас от размеров этой постройки, рассказывал в 1966 г.: «Этот зал вовсе не был бредовой выдумкой, не имевшей надежд на осуществление». В то время как он произносил эти слова, его американские коллеги Ллойд, Морган, Уилсон, Моррис и Крейн при сотрудничестве с нью-йоркскими архитекторами Прегером, Кавенафом и Уотербери, имевшими опыт строительства громадных сооружений, возводили в Хьюстоне, штат Техас, купольную постройку, которую в мире специалистов назвали «удивительной даже для Америки» и о которой говорили только в превосходной степени, хотя ее размеры далеко уступали разработанному Гитлером более чем 40 лет назад сооружению, а конструкция была очень простой и довольно невзрачной.
