последующем воссоздании африканского прошлого Эквиано: «Меня до крайности изумляло, что описанные [в Библии] законы и правила были в точности, как в моей стране, и это обстоятельство, полагаю, помогло мне лучше сохранить в памяти наши нравы и обычаи. Я нередко говорил ему об этом сходстве, и часто мы просиживали за чтением целую ночь». Вскоре Куин стал еще одной отеческой фигурой для Эквиано, привязавшегося к нему даже сильнее, чем к Паскалю:
В конце концов, он стал мне как отец, и меня даже стали называть его именем, а еще меня звали черным христианином. Я полюбил его почти сыновней любовью и во многом отказывал себе, только чтобы сделать ему подарок. И когда удавалось выиграть в шарики или другую игру несколько полупенсовиков или заработать что-то бритьем, я непременно покупал ему немного сахару или табаку, насколько позволяли средства. Он говаривал, что мы с ним никогда не расстанемся, и что когда нас рассчитают и я стану свободен, как он или любой другой на корабле, он обучит меня своему ремеслу, которым я смогу достойно зарабатывать на жизнь. (141)
В декабре 1762 Ætna подошла к Детфорду, расположенному на Темзе неподалеку от Лондона. По-видимому, у Эквиано имелись все основания с оптимизмом смотреть в будущее. Флотская жизнь подарила ему новое ощущение семьи, сделала грамотным, позволила стать частью европейского общества и подготовила к жизни домашнего слуги, парикмахера или профессионального моряка. 29 сентября 1762 года Паскаль произвел его в рядовые матросы, и если хозяин и впредь намеревался присваивать его жалованье, мотивация его сочетала личные интересы с признанием флотских навыков своего раба. [139] Хотя Эквиано нигде в автобиографии не упоминает об этом производстве, но будучи стюардом Ætna вряд ли мог не знать о нем. Как и всякому, прожившему «долгую морскую жизнь» (144), Эквиано наверняка было известно, что рядовой матрос не мог быть рабом, поскольку ему полагалось жалованье. Зная же о повышении, он мог разумно предполагать, что обретет свободу, как только Ætna прибудет в Англию и команда получит расчет. Возможно, сперва Паскаль этим повышением хотел показать Эквиано, что свобода почти у него в руках и что он получит ее единственно по воле хозяина.
Флотский опыт Эквиано и многих других моряков вносит существенные коррективы в распространенное идеализированное представление о морской жизни в восемнадцатом столетии. 10 апреля 1778 года Сэмюэл Джонсон в выражениях, больше подходящих для описания перевозки порабощенных африканцев по Срединному переходу в Америку, замечает своему будущему биографу Джеймсу Босуэллу: «Что касается моряков, то со шканцев открывается зрелище крайней степени человеческого ничтожества; такая скученность, такая грязь, такое зловоние!». На возражение Босуэлла: «И все же моряки довольны», Джонсон отвечает: «Да, как звери бывают довольны куском свежего мяса – с самой грубой чувственностью». 18 марта 1776 года Босуэлл записал самое, наверное, известное, высказывание Джонсона о морской карьере: «[Джонсон] воспользовался случаем подробно объяснить, как он нередко делал, все отчаяние морской жизни: “Корабль хуже тюрьмы. В тюрьме воздух чище, компания лучше, больше удобств самого разного рода; и у корабля есть еще один недостаток – он смертельно опасен. Если уж человеку нравится морская жизнь, значит он просто не годится для сухопутной”». Босуэлл говорит: «Но в таком случае… со стороны отцов было бы жестоко растить сыновей для моря». Джонсон отвечает: «Это было бы проявлением жестокости для отца, рассуждающего, как я. Но люди уходят в море до того, как узнают, до чего горька такая жизнь; а когда узнают, пути назад уже нет, ибо для выбора другого занятия слишком поздно; собственно, так обычно и случается, какую бы стезю люди ни избрали». [140] Джонсон хорошо понимал, о чем говорил, зная о морском опыте Фрэнсиса Барбера, своего черного слуги и будущего наследника.
Ричард Батерст, отец доктора Ричарда Батерста, близкого друга Джонсона, привез Фрэнсиса Барбера в Англию с Ямайки в 1750 году. Барбер поступил на службу к Джонсону в семилетием возрасте в 1752 году, вскоре после смерти его жены. С октября 1756 года Барбер перешел к аптекарю по имени Фаррен в Чипсайде, но через два года вернулся к Джонсону. К его огорчению, юный Барбер вырос очень беспокойным и осенью 1758 года сбежал. В конце концов, явно влекомый той же жаждой приключений, что так воодушевляла его современника Эквиано, он попал на один из 220 кораблей Его Величества, носивший название Stag, новый 32-пушечный корабль пятого ранга. В списке экипажа Stag поступление Барбера зафиксировано 17 декабря 1758 года с указанием звания – необученный матрос, из чего следует, что на корабле он оказался скорее добровольцем, чем принудительно завербованным. По-видимому, Джонсон знал, что насильно завербовать могли только подготовленного моряка. Когда в ноябре 1759 года он повторно обратился за помощью к члену парламента Джорджу Хэю, чтобы вызволить Барбера с морской службы, он отметил, что «если лорды Адмиралтейства соблаговолят уволить его, то это нанесет лишь незначительный ущерб королевской службе по причине того, что он не является рядовым матросом». 8 октября 1760 года Барбера официально уволили со Stag, однако в списках команды в период с 1 ноября по 31 декабря 1760 года его имя еще встречается, из чего следует, что он мог пожелать остаться на корабле еще на несколько месяцев. [141] Хотя Барбер действительно «не являлся рядовым матросом» по званию, его потеря все же должна была нанести не столь уж «незначительный ущерб королевской службе», так как пользу на борту приносил даже самый неподготовленный моряк. За два года службы Барбер должен был немало потрудиться для флота, и много лет спустя он рассказывал Босуэллу, что уволился «без малейшего желания со своей стороны». [142]
Однако Эквиано, в отличие от Барбера, в декабре 1762 года был вполне готов оставить флот и попробовать себя в каком-нибудь новом деле уже в статусе свободного человека. Он готовился забрать свои книги, сундучок с одеждой и почти девять гиней, скопленных с чаевых и мелкой торговли, чтобы начать новую жизнь с помощью Дэниела Куина. Эквиано и помыслить не мог, что возражения найдутся у того, кто был ему отцом почти половину жизни.
Прежде чем Эквиано сумел хотя бы изъяснить Паскалю свои «мечты о свободе», тот прервал его стремления: «Через полчаса [после того, как корабль бросил якорь] хозяин потребовал людей для баркаса и, хотя до сих пор ни разу не давал понять, что подозревает меня в чем-либо, насильно усадил в баркас, заявив, что я собирался сбежать от него, но он мне этого не позволит. Я был так потрясен неожиданностью происходящего, что некоторое
