В то же время влияние неоплатонизма на Боэция нельзя преувеличивать. «Утешение» в большей степени несет на себе отпечаток учения самого Платона. Об этом прежде всего свидетельствует ряд прямых высказываний о философии Платона в сравнении с другими философскими учениями. В частности, Боэций вкладывает в уста Философии прилагаемое к имени Платона определение «наш». Более того, он ставит знак равенства между понятиями философия и наследие Платона, когда от имени Философии провозглашает: «Позже, когда толпа эпикурейцев, стоиков и прочих им подобных стремилась завладеть его (Платона. — В. У.) наследством, заботясь в первую очередь о собственной пользе, они тащили меня, несмотря на мои крики и сопротивление, как часть добычи, а одежду, которую я выткала своими руками, разодрали и, вырвав из нее лоскутья, ушли, полагая, что я досталась им целиком»[109].
В самые ответственные моменты философских рассуждений Боэций всегда обращается к Платону. Без усилий прослеживается влияние таких диалогов, как «Апология Сократа», «Горгий», «Федон», «Менон», «Тимей», «Государство» и других.
Наряду с платоновскими произведениями важным источником для Боэция явились произведения Аристотеля, которого он также называет «мой». Это прежде всего «Никомахова этика», «О душе», «О небе», «Физика» и, вероятно, утраченной «Протрептик» («Увещание» к философии). Однако утверждения Аристотеля всегда преломляются автором «Утешения» через призму философии Платона.
Несмотря на достаточно резкую оценку учений стоиков и эпикурейцев, Боэций все же испытал на себе их влияние. По-видимому, он имеет в виду Эпикура, когда рассуждает о возможности или невозможности существования зла в мире. Идеи стоицизма вдохновляют гносеологию и этику «последнего римлянина». А философов-стоиков Кания, Сорана, Сенеку, подтвердивших истины своего учения собственной жизнью, он ставит в один ряд с великими греками Анаксагором и Сократом. В «Утешении», помимо возможных аналогий с «Нравственными письмами к Луцилию», «Утешением к Марции», «О счастливой жизни» Сенеки, встречается множество прямых или косвенных заимствований из его трагедий.
Боэций неоднократно обращался к Цицерону, в частности к его «Тускуланским беседам», «О природе богов», «О предвидении», «О судьбе», «О государстве» и др.
Из литературных источников «Утешения» прежде всего следует назвать «Илиаду» Гомера и «Андромаху» Еврипида, которые Боэций цитирует по-гречески. По-гречески же он приводит одну строку из утраченного сочинения философа Парменида, встречающуюся, впрочем, в «Софисте» Платона. Автор «Утешения» обнаруживает и блестящее знание римской поэзии и литературы. Гораций, Вергилий, Овидий, Катулл, Лукреций, Лукан, Ювенал цитируются или вспоминаются им всегда весьма кстати. Круг источников философа очень широк, что еще раз подтверждает его незаурядную образованность. Не случайно в эпоху средневековья «Утешение» стало одним из важнейших источников знаний по античной философии и литературе.
Обращает на себя внимание не только отсутствие обращений к Библии, сочинениям христианских авторов, но даже полное забвение имени Христа. А ведь упование на утоление страданий богом-спасителем со стороны верующего человека было бы вполне естественным. Однако даже самые тщательные изыскания позволили обнаружить лишь туманные намеки на возможность того, что в нескольких местах «Утешения» можно усмотреть некие отдаленные отголоски христианских мотивов. Так, Э. Жильсон, крупнейший неотомист, указал на одно предложение в XII прозе третьей книги, которое можно трактовать как измененную передачу фразы из Книги премудрости 8,1[110]. Быть может, перекликается с христианской молитвой начало Х стихов третьей книги. Однако не исключено, что это просто привычное употребление выражения, бывшего в то время «на слуху».
Конечно, столь упорное стремление избежать всего того, что может быть отнесено к христианству, или, точнее, естественное забвение его не могло не вызвать различных предположений у исследователей: от утверждения, что это чистая случайность, до мысли о том, что «Утешение» — это лишь первая часть сочинения, в которой автор изложил основы античных философских взглядов на мироздание, а вторую часть, посвященную христианству, он якобы не успел написать. Однако подобное утверждение ничем не подкреплено. Приходится констатировать, что дошедшее до нас «Утешение» — произведение не христианской ориентации. Это подтверждается не только отсутствием обращения к христианским источникам, но и всей его философской концепцией.
Постоянное обращение Боэция к авторитетам прошлого не раз навлекало на него обвинения в эклектике, философской и литературной. Боэций действительно не был оригинальным мыслителем, если под оригинальностью понимать лишь создание самобытной в своих исходных посылках философской системы. Но справедливости ради следует отметить, что в истории человечества таких абсолютно самостоятельных систем вообще чрезвычайно мало. Боэций схватывает самое существенное в уходящей культуре, стремясь отразить это существенное многогранно и глубоко, синтезировать в некую устойчивую универсальную форму.
Используя огромный исходный материал, автор «Утешения» тем не менее создает целостную мировоззренческую концепцию, даже своеобразную философскую систему. Система вообще и система взглядов в частности предполагают прежде всего наличие определенных, характерных именно для нее связей между составляющими ее элементами, что и обусловливает существование некоей целостности, единства. Каждая часть системы, как бы важна она ни была сама по себе, может быть понята в полном объеме лишь при условии анализа всех ее связей с другими элементами, в комплексе. Взаимосвязанность частей, определяющая единство структуры, — основной признак системы. Обратимся к мировоззрению Боэция. Можно ли его определить как систематическое? На этот вопрос следует ответить положительно. Все концептуальные построения «последнего римлянина», все его рассуждения соединены теснейшим образом, и связь эта в первую очередь осуществляется и детерминируется пониманием предмета философии и ее задач, являющимся отправной точкой его философских построений и в то же время связующим звеном между предлагаемыми им решениями различных проблем. И подобно тому как персонифицированный образ Философии способствует осуществлению единства структурного построения «Утешения», боэциево понимание предмета и задач философии определяет внутреннее единство и соразмерность его мировоззренческой системы. Литературная аллегория позволяет Боэцию более точно и ярко показать, сколь значительную роль отводит он философии в жизни человека.
