И в этом царстве буйной и влажной зелени теперь не было Аполлониусов, не стало почти совсем и боярышниц, но прямо на ажурном переплетении листьев прангоса и ферулы я вдруг увидел большую бабочку, спокойно сидевшую с распластанными крыльями. Она показалась мне серебряной. Это была Мнемозина. Мнемозина — богиня памяти у древних греков. И еще один представитель рода Парнассиусов из семейства Парусников. На ее светлых с черным узором полупрозрачных крыльях не было красного. Потому-то ее и называют еще Черный Аполлон. Она тоже занесена в новое издание Красной книги СССР и охраняется теперь почти во всем мире.
— Что-то не получается у Ростислава с Мнемозинами, — с горечью продолжил мой спутник старую тему и ловко подхватил сачком серебряную бабочку, как только я успел сделать два кадра. — Я посажу ее в садок, видите, я не сдавливаю ей грудку. Вот так, осторожненько, в пакетик. Надо только найти ей теперь жениха. Пусть гуляют в садке, пусть потомство дадут. Это самка, вы поняли, да? У нее на конце брюшка ковшик, как у экскаватора. Она яички в землю откладывает…
Сейчас Крепс опять был словно мальчик, и никакой агрессивности, никакой безапелляционности не было в нем — только родительская озабоченность на лице, чуть ли не нежность.
— Понимаете, мы пока не находили гусениц Мнемозин, я вам говорил уже. И ничего о них не знаем, — продолжал он, делясь со мной своей заботой. — Грум-Гржимайло пишет о них, правда, но мы сомневаемся, мы же Грум-Гржимайло уже поправили насчет Аполлониусов. И у Ламперта тоже ошибки бывают, но не в том даже дело, а просто вдруг у нашей разновидности Мнемозин своя биология? Но пока ничего не получается у нас. Вы, например, заметили, что ниже не было ни одной бабочки, я внимательно смотрел! Появились только здесь. А внизу ведь очитка сколько угодно. Почему же? Может, внизу климат для них не подходящий? Или еще что? Что это там у вас? Опять самка? Дайте, дайте ее сюда, мне нужно…
— А вот, смотрите-ка, усач на феруле! Смотрите, какой красавец. Ну-ка сфотографируйте! А потом тоже мне дайте, смотрите не упустите, как златку! Это ферульный усач, очень редкий. Я обещал одному чеху… А вон и самец Мнемозины летает. Осторожнее, только не вспугните, не шевелитесь! О-оппп…
И он выхватил у меня из-под носа еще одну Мнемозину и быстро бросил в морилку усача, которого я, правда, успел запечатлеть.
Не дойдя до вершины — до нее оставалось метров сто по крутому склону, сплошь заросшему не только травами, но и низким кустарником, из которого кое-где поднимались деревца арчи, — мы повернули направо и полезли по сумасшедшей крутизне, цепляясь за камни, стебли и корни, чтобы сократить путь до той седловинки, где Крепс обещал мне гусениц махаона. Даже у меня, честно говоря, иногда коленки дрожали, но ведь я гораздо моложе его и занимаюсь спортом, а он упрямо лез и лез впереди и ухитрялся иногда разражаться коротеньким монологом, из которого явственно следовало, что хотя телу его и трудно, однако дух совершенно бодр. Да, я видел перед собой истинно счастливого человека и опять находил подтверждение истины: поразительный потенциал проявляется, когда человек отдается тому, что его действительно интересует.
Гусениц махаона на седловинке мы не нашли.
— Но ведь я вам и не гарантировал, вы помните? — сказал Крепс, оправдываясь передо мной.
И надо добавить, что перед этим мы не меньше часа дотошно исследовали заросли прангоса на седловинке, и грузный пожилой человек с мальчишеской энергией наклонялся, заглядывал сбоку, снизу, раздвигал ветви ядовитого растения, хотя ему самому гусеницы махаона, судя по всему, не были нужны (махаон здесь не такая уж редкость). Может быть, для какой-то из работ сына пригодился бы тот факт, что гусеницы были найдены именно в первых числах июня? Или делал это Роман Янович исключительно для меня? Теперь я думаю, что вполне возможно и даже скорее всего последнее.
Растительность здесь была несколько другая, чем в «Эльдорадо» и на Склоне Максимова. Удивительно, как меняется состав трав и вообще весь биоценоз от положения склона относительно солнца от влажности, от того, насколько открыт склон ветрам. Здесь было суше, больше солнца, и растительность приобрела более степной характер: во множестве произрастали горчак, мята, зизифора, еще одна разновидность зверобоя, шалфей, ромашка, чабрец. Все сплошь лечебные травы, и Крепс с удовольствием поведал мне это и велел нарвать чабреца, потому что он помогает именно при ОРЗ, которому я, к сожалению, подвержен.
Опять вернулась к нему привычка командовать, и это усугублялось усталостью. День клонился к вечеру, а мы ведь столько уже полазили по горам, но еще предстоял немалый путь до шоссе, правда, под гору.
— Вон, вон еще хороший кустик, сорвите его! И тот сорвите, — давал он «ценные указания». — И шалфей рвите, тоже трава хорошая. Сердце как у вас, не барахлит? А это зачем рвете? Зачем вам зизифора?
Но я рвал зизифору, потому что всегда восхищался ее упоительным ароматом, рвал не из лечебных соображений, а чтобы положить в шкаф с бельем. И рвал так, чтобы не уничтожить весь кустик, не погубить главное — корень. С каждого по веточке.
Наконец мы вышли на грунтовую дорогу, и, когда по обочинам ее стали встречаться куртинками очаровательные синие васильки, Роман Янович принялся заботливо собирать букет для жены. Но рвал он их тоже так, чтобы не уничтожать куртинку целиком, а обязательно оставлять ее часть — на развод.
14.
В течение длинной обратной дороги к шоссе я опять развивал тему о микрозаповедниках, и тут мы достигли полного единства взглядов. В чем же суть микрозаповедников, этих живых и по возможности нетронутых островков природы?
Во-первых, они останутся не где-то в труднодоступных далях, а рядом с нами, по соседству с работой, с жильем, с нашей повседневной жизнью. Не окультуренные, причесанные и напомаженные, «очеловеченные» цветочные клумбы, скверы и парки, а именно нетронутые, первозданные островки природы в океане нашей цивилизации. Естественные. Живые.
— Знаете, сколько здесь автобусов летом бывает, особенно в выходные дни? — говорил Крепс. — Десятки! А еще в этом районе собираются сделать «окультуренную» зону отдыха. Хорошо если бы именно культура, но ведь не культура будет, а беседки-лавочки, киоски разные, бутылки, бумажки, консервные банки, пакетики из-под молока. От природы разве что останется? Некоторые склоны оставить в неприкосновенности необходимо! Вы говорите, что я много ловлю. Так ведь скоро вообще ничего в природе не останется, так пусть хоть в коллекции будет!
Во-вторых, сама постановка вопроса о сохранении «островков жизни» в масштабе государственном пробудит, может быть, уважение к ним у большинства, что принесет неоценимую пользу. Всем. Ведь уважение начинается именно с малого.
