Виктор Ротов - И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания

Родные люди… Их много. Родители, семья, друзья, мои ученики. А все вместе — родина. Малая и Большая. Любимая. Та, которая у каждого только одна.

А. Знаменский за работой

Вышел первый том романа «Красные дни»

Редкие минуты отдыха на природе

Взгляд в будущее. 1988 г.

Нина Сергеевна Знаменская с внучкой Машей

Двадцать пять лет назад, разбирая архив рябовского казака Привалова Н. И., я нашел письма Анатолия Дмитриевича Знаменского и узнал о существовании неизвестного мне писателя — земляка. Я бережно собрал письма, сложил по датам — все они относились к 1977 году. Передо мной раскрылась картина только что состоявшейся встречи двух видных хоперских казаков. Одного из них я знал с раннего детства — это был мой родной дядя. Другим оказался тоже хоперский казак с хутора Ежовского, тогда уже занимавший достойное место в ряду известных писателей страны.

Судя по письмам, встреча была посвящена теме завершения писателем исторического романа о гражданской войне в наших родных верхнедонских местах. На это писатель затратил много времени и сил, пересмотрев сотни документов, отыскав оставшихся в живых многих свидетелей далеких событий, в том числе и многих хоперских казаков и сына главного героя романа, командира 2–й Конной армии усть — медведицкого казака Миронова Филиппа Кузьмича. Это было во времена замалчивания и неприятия официальной наукой и литературой истинной правды расказачивания, а также во времена замалчивания самого писателя, по происхождению казака, побывавшего под молотом расказачивания.

Мне, по наивности, показалось, что я чем‑то могу помочь писателю, надеясь на архив Привалова. И поэтому в начале 1978 года предложил свою скромную помощь. Писатель согласился — установилась постоянная связь.

Чем‑то, в мелочах, старался помочь ему, посылал книги, фото, выводил на интересных ему казаков, читал по его просьбе рукописи

отдельных глав романа и давал читательские отзывы, защищал от злостных недоброжелателей и завистников.

Не сразу, с годами, собрал книги Знаменского и познакомился с его биографией. А она у него была трудная.

В первом, ответном письме Знаменский попросил найти книгу «Боевой путь блиновцев». Эта редкая книга издавалась один раз малым тиражом (1000 экз.) в Ростовском издательстве и была подарена моему соседу по Ставрополю полковнику Шачневу Филиппу Евграфовичу, казаку Филоновской станицы, блиновцу от начала формирования прославленной дивизии до конца Отечественной войны 1941–1945 гг. Шачнев был соавтором книги «Ставропольская имени Блинова». Он, как и Привалов, связал свою судьбу со Ставрополем.

«Я, — писал мне Знаменский, — после Вашего письма послал Шачневу «ультиматум» в виде собственной книжки стихов и просьбу прислать мне на время «Боевой путь блиновцев», но он что‑то молчит. Очень жаль, что книга пролежит мертвым капиталом. Вы скажите ему об этом. Другие материалы, о которых Вы сообщаете, мне не пригодятся. Все же я пишу не историческое исследование, а художественное произведение, потому многие подробности приходится миновать. Да и роман почти готов — важно было бы сверить с книгой, что у Шачнева».

Книгу Шачнев отослал.

Из первого письма было видно, что Знаменский в центре патриотического движения донских казаков за реабилитацию Миронова, Думенко, всего казачества. Незадолго до этого я был свидетелем и даже участником (впрочем как‑то боком) «суда над Буденным», как его называли сами казаки. На самом деле казаки возмущались выступлением С. М. Буденного в печати против Ф. К. Миронова. Такой большой человек, маршал и стратег конных баталий, попался на удочку недобитых троцкистов! Наш земляк казак Аржановской станицы В. И. Волгин (тогда жил в Ростове) собрал материал и подал в суд на журнал «Дон», где печатались книги Буденного. Чтобы придать материалу вес и получить официальное разрешение властей, материал послали в ЦК КПСС.

Знаменский шлифовал письмо к Суслову. Копию этого материала Волгин послал в Кисловодск Н. И. Привалову; последний — мне в Ставрополь с тем, чтобы распространить его среди единомышленников — казаков. Материал этот был архивный, то есть секретный по тому времени. Тот же полковник Шачнев, ознакомившись с делом, предупредил: никому не показывать, за это можно и поплатиться. Не зная, что Знаменский уже знаком с этим делом, я поспешно отослал его писателю. «Спасибо, пригодится», — ответил писатель.

А когда Знаменский сообщил о трудностях с изданием книги «Красные дни», я предложил ему выйти на моего бывшего одноклассника по усть — бузулукской школе профессора политэкономии Колесова Николая Дмитриевича, тоже сына хоперского казака, имевшего связи в высших кругах власти. В начале 1982 года Знаменский пишет, что Колесов молчит, и не есть ли это результат материалов Волгина — писатель отослал их в Ленинград Колесову. Писатель просил меня содействовать в восстановлении связи и сообщить Колесову, что писатель — секретарь правления Союза писателей РСФСР и кандидат в члены Краснодарского крайкома партии. «Это Ваша стратегическая задача», — уточнял он просьбу.

Мне известно, что встреча этих хоперцев состоялась.

А что было крамольного в материалах Волгина? Главное — письмо Ф. К. Миронова к гражданину Владимиру Ильичу Ульянову о проводимой на Дону политике расказачивания. Теперь это историческая правда стала известной всем.

В самом начале переписки Знаменский прислал мне отрывок из романа «Красные дни» о первом бое Миронова под Сикачами на р. Медведице. Мобилизовав все свои литературные способности (я‑то инженер), детально проанализировав отрывок, написал отзыв. Знаменский поблагодарил, найдя в замечаниях, к моему удивлению, что‑то и существенное.

В дальнейшей переписке Знаменский присылал мне такие же отрывки, журнальные публикации и книги. В свою очередь я старался отблагодарить его, подбирая нужные ему книги.

Когда я также проанализировал другой отрывок о боях мироновской конницы с врангелевской за Днепром, он сердито выговорил мне и дописал, что пришло время «простого познания и смысла событий. Написаны тысячи книг, — пояснял далее писатель, — о том, как «Иван полюбил Матрену» и как все принялись стрелять «с переляку» в гражданской междоусобице, и только один Шолохов показал смысл: как честного человека и крестьянина (который кормил дармоедов) легко перекрасить в «колеблющегося», и даже в бандита. В этом трагедия эпохи, в этом трагедия Миронова».