Один слабый луч света: в пассаже «Панорама» у какого-то торговца он увидел картину своего отца — спящая женщина, которая видит во сне две обнаженные фигуры. Картина была весьма посредственная, но его она взволновала, ему вспомнились его детские годы на улице Отфёй.
Более всего Бодлер раздражен тем, что в то время, как он испытывает моральные и физические муки, госпожа Опик и Нарсисс Дезире Ансель имеют возможность, он это знает, дать ему деньги, в которых он нуждается, но не делают этого.
Деньги, опять деньги, всегда деньги!
Разумеется, он был рад, что министр общественного образования выделил ему в январе 1858 года вознаграждение в сто франков за перевод «Новых необыкновенных историй». И еще больше обрадовался, когда узнал, что министр юстиции решил понизить до пятидесяти франков штраф, наложенный на него за «Цветы зла» 6-й палатой по уголовным делам…
Так что не напрасно он проявил самонадеянность и написал императрице… И все-таки это никак не решало его многочисленных проблем.
И тогда он решил встретиться с Антуаном Жакото, который был свидетелем на бракосочетании его матери и отчима и так же, как Жан Луи Эмон, являлся одним из членов семейного совета, собиравшегося в 1844 году. Он почему-то полагал, что этот человек, которого он не видел с тех пор, как достиг установленного законом совершеннолетия, сможет стать отличным дипломатом и довольно ловко оказать давление сначала на госпожу Опик, затем на Анселя. Его ближайшая цель: избавиться от всех парижских долгов и собрать достаточно денег, чтобы поселиться в Онфлёре.
Однако после встречи с Жакото Ансель повел себя довольно странно: он немедленно отправился в гостиницу «Вольтер» и заявил хозяину, что Бодлер, вопреки своим уверениям, никогда не заплатит ему денег, которые должен.
Узнав о столь странных обстоятельствах, Бодлер взорвался от возмущения. Задыхаясь от гнева, со слезами ярости на глазах, он сразу же отправил матери несколько писем. «Ансель негодяй, — заявил он, — я надаю ему пощечин в присутствии его жены и детей, я отхлестаю его в четыре часа (дело было в половине третьего), а если не застану, то буду ждать. Клянусь, что положу конец этой истории, страшный конец». Он во что бы то ни стало требовал извинений и уже задавался вопросом, не следует ли ему искать свидетелей на случай, если придется драться на дуэли с Анселем или его сыном.
К счастью, госпоже Опик удалось успокоить его. Затем она передала ему крупную сумму денег, чтобы он расплатился с самыми неотложными долгами, хотя бы по счетам за номер в гостинице «Вольтер».
Но вместо того, чтобы отправиться, как он намеревался, в Онфлёр, Бодлер поехал в Корбей, не собираясь, впрочем, там задерживаться надолго. Ему хотелось лишь проследить за работой типографии Крете и внести правку в корректуру повести «Приключения Артура Гордона Пима», третьего тома произведений По, издаваемых Мишелем Леви. Ему не хотелось повторения ошибок и погрешностей «Необыкновенных историй»…
Когда в конце апреля книга поступила в продажу, Бодлер снова обратился к Сент-Бёву в надежде получить от него большую хвалебную статью. Рассчитывал он также и на благоприятный отзыв Барбе д'Оревильи. Однако то, что он обнаружил 15 мая в «Ревей», правокатолическом еженедельнике, привело его в ярость: коннетабль подверг американского писателя резкой критике, превратив в вульгарного пьяницу.
Едва он успел справиться со своим раздражением, как «Фигаро» в номере от 6 июня приписала ему весьма нелестные высказывания о самом Викторе Гюго и главных представителях романтизма. Некий Жан Руссо утверждал, что гордыня и неблагодарность заставляют поэта отрекаться от великих учителей, коих он почитал и кого теперь считает возможным «оплевывать».
Спустившись с заоблачных высот, Бодлер отправил руководителю газеты не лишенное иронии письмо с протестом:
«Полагаю, сударь, автор этой статьи — молодой человек, который пока еще не понимает, что позволительно, а что нет. Он уверяет, будто следит за всеми моими действиями, причем наверняка с величайшей осмотрительностью, ибо сам я его никогда не видел.
Настойчивость, с какой „Фигаро“ меня преследует, может подать злонамеренным людям или малоосведомленным о Вашем характере, под стать тому, как Ваш редактор осведомлен о моем, мысль, что Ваша газета рассчитывает на великое снисхождение правосудия в тот день, когда я обращусь в инстанции, осудившие меня, с просьбой о защите.
Заметьте, что в вопросах критики (чисто литературной) я придерживаюсь настолько либеральных взглядов, что люблю даже вольности. Поэтому если Ваша газета найдет способ пойти в своей критике на мой счет еще дальше, чем до сих пор (если, конечно, не станет утверждать, что я бесчестный человек), то я буду только рад, как лицо незаинтересованное».
Дела, касающегося Виктора Гюго, не последовало, хотя Жан Руссо, автор возмутившей поэта статьи, настаивал, что ничего не выдумал. Тем не менее у Бодлера возникло ощущение, что он стал мишенью для хроникеров и газетных писак, решивших облить его грязью. Однако он не чувствовал себя удрученным и вынашивал новые планы. В частности, он не прочь был поработать над произведением Томаса Де Куинси и перевести «Исповедь англичанина-опиомана» полностью, ибо Альфред де Мюссе в 1828 году дал лишь выжимки из него на французском языке. А пока в «Ревю контанпорен» он опубликовал эссе «Искусственный идеал — гашиш», где отдавал должное Де Куинси, в котором видит автора «с отклонением», чьи пространные и забавные рассуждения считает «превосходными». К тому же он предполагает написать и другие стихи-«ноктюрны», а также новые стихотворения, которые можно было бы включить в следующее, исправленное и дополненное издание «Цветов зла». А кроме того, собирается продолжить очерки о художниках, один из которых будет посвящен мыслящим живописцам…
Правда, чтобы выполнить все эти планы, ему требовался покой, а в гостинице «Вольтер» у него такого покоя не было, после того как негодяй Апсель очернил его репутацию.
В октябре 1858 года он выехал из гостиницы и, сменив два-три пристанища, принял решение временно поселиться у Жанны на улице Ботрейн, неподалеку от острова Сен-Луи и их первого жилища, где они обосновались вскоре после их встречи в 1842 году.
Это возобновленное совместное существование изнурительно и тягостно: Жанна очень тяжело больна; сам же он страдает от боли в ногах, постоянных резей в желудке, и у него трудности с дыханием, которые он пытается преодолеть с помощью эфира и опиума. Поэтому мысль о поездке в Онфлёр непрерывно возвращалась к нему. В одном из его писем госпоже Опик от 19 октября он говорил, что «окончательно» приедет туда в конце месяца.