Наталья Осиповна ежедневно навещала в тюрьме политзаключенных. Выходя на волю, они на первое время всегда останавливались в ее квартире. Митя, маленький сынишка Натальи Осиповны, когда Феликс разговорился с ним, сказал:
— Все мамины знакомые приходят из тюрьмы. Вы — тоже из тюрьмы?
— Да, Митя, я тоже из тюрьмы, — ответил Феликс.
Однажды Феликсу попалась на глаза афиша, извещавшая о том, что будет поставлена пьеса Карпова. Феликс знал его: Карпов был ссыльный, жил в Якутске у сестры Веры Павловны Свитыч. Какой-то остряк написал внизу: «В антрактах сестра автора будет заливаться слезами…»
В антракте Феликс встретил Наталью Осиповну под руку с тоненькой девушкой среднего роста с очень запоминающимся лицом: смуглым, с большими светло-карими глазами. Вьющиеся темно-русые волосы ниспадали до плеч, ярко очерченные губы были постоянно готовы к улыбке.
— Феликс Яковлевич! Вы забыли свое обещание посетить меня, — упрекнула Кона Наталья Осиповна.
— Виноват. Но я только из больницы.
— Тем более. Я хочу вам представить мою подругу Христину Григорьевну.
— Меня все зовут Верой Григорьевной, — поправила девушка. — Христина — имя необычное. — Она смотрела на Феликса пристально и в то же время улыбалась. Улыбка эта заставила его сердце сладко замереть. Он сказал первое, что пришло в голову:
— Вы — здешняя?
— Да, с некоторых пор.
— С каких именно?
— С тех, как меня выслали сюда из Верхоленска.
— О! Мы люди одной судьбы.
— Мне с вами не равняться. Вы уже испытали каторгу. А у меня и всего-то геройства, что отказалась ежедневно расписываться у полицейского надзирателя.
Позднее он узнал, что Христина родом из Николаева. Выросла в состоятельной семье. За участие в революционном движении в административном порядке была выслана в Верхоленск. Но там она отказалась ежедневно расписываться в журнале полицейского надзирателя, и ее по этапу отправили в Якутск. Приютила Христину вдова Когана-Бернштейна.
— Вы, молодые люди, меня извините, — сказала Наталья Осиповна, — я вас на время оставлю. Мне надо к Вере Павловне подойти, поздравить с успехом пьесы ее братца… — И тут же скрылась в толпе зрителей.
Феликс и Христина отошли к нише окна.
— Вы, я слышала, знаете иностранные языки? — спросила Христина.
— Очень мало.
— Какие же?
— Французский, немецкий, английский и не очень твердо итальянский и испанский…
— Это считается мало? Наталье Осиповне надо подготовить к поступлению в гимназию Митю, но она стесняется вас попросить…
— Я с удовольствием займусь этим, — сказал Феликс.
— Вот и прекрасно. Значит, тогда до завтра? — Христина подала руку, мягкую, но сильную.
— Но где же завтра?
— У Натальи Осиповны. Я живу у нее на квартире.
Антракт кончился, и они разошлись.
А на выходе со спектакля Феликса арестовали. На глазах всех зрителей, не удостоив даже объяснением причины. На другой день в Якутске только об этом и говорили. В Иркутск, в канцелярию генерал-губернатора полетели протесты.
Эти-то протесты и приостановили дело. Чиновники были вынуждены пересмотреть его, и выяснилось, что произошла ошибка. А суть ее заключалась в том, что в жандармских архивах отыскался документ, привлекший внимание властей.
Еще в 1884 году, когда «Пролетариат» и «Народная воля» заключали соглашение, Коном, как представителем главного студенческого кружка, был написан проект воззвания студенческой молодежи, призывающий поддерживать союз польских и русских революционеров. Документ прислали по месту ссылки Кона в канцелярию генерал-губернатора Восточной Сибири, и Горемыкин, даже не взглянув на дату, решил, что Кон написал его в ссылке. Было дано распоряжение арестовать его и выслать в Верхоянск. В эту пору такое путешествие было равносильно осуждению на смерть.
Выручили все те же якутские врачи. Комиссия, явившаяся в тюрьму для освидетельствования арестованного, установила у него опасное болезненное состояние. А тем временем чиновники разобрались, доложили Горемыкину, и через одиннадцать дней Кон был выпущен из тюрьмы.
В тот же день он навестил Наталью Осиповну.
В ту зиму 1891 года в Якутске скопилось много ссыльных. Все молодые, неженатые. Да и на ком было жениться? Купцы и чиновники своих дочерей ссыльным в жены не отдавали. Ссыльные женщины Наталья Осиповна, Христина Григорьевна, Вера Павловна имели много поклонников. Особенно Христина. Но вскоре Феликс почувствовал, что предпочтение отдано ему. Кон сделал Христине Григорьевне предложение, которое было принято.
Христина должна была для продолжения ссылки отправиться на место проживания мужа — в Чурапчу. Но перед отъездом Феликс предложил супруге навестить Порфирия Ивановича Войнаральского, отбывавшего ссылку в семи верстах от Якутска. Он завел ферму, приторговывал.
Имя Войнаральского было дорого Кону по воспоминаниям юности. Еще будучи учеником Второй классической варшавской гимназии, Феликс с восторгом пересказывал товарищам доходившие до него через Хелену вести о мужестве и бесстрашии молодого революционера. Войнаральский был одним из руководителей народнического движения, руководил революционными кружками и Поволжье. А в 1874 году его арестовали и осудили на десятилетнюю каторгу.
Первые же часы беседы со знаменитым народником разочаровали Кона.
Покуривая шаманскую трубку и поглядывая на сновавшую по избе жену — молодую красивую якутку, Порфирий Иванович снисходительно слушал Феликса, рассказывавшего о протесте Карийской каторги. Там, протестуя против применения телесных наказаний, более десяти заключенных из женского и мужского отделений тюрьмы, в том числе и Феликс Кон, ночью приняли яд. Шесть человек погибло в страшных мучениях. Феликса и еще нескольких человек тюремным врачам удалось спасти, принудительно вливая противоядие.
— Какая бессмыслица — отдать столько молодых жизней. И во имя чего? Чтобы опротестовать солдафонские поступки тупого чиновника?!
— Если следовать ходу ваших рассуждений, — возразил Феликс, — то можно считать бессмысленными и жертвы первомартовцев. В самом деле, за смерть одного старика, хотя бы и императора, отдать шесть жизней — да и каких жизней?! Желябов, Перовская, Кибальчич, Гриневицкий…
Войнаральский, вынув изо рта узорчатый мундштук и выпустив клуб сиреневого дыма, отвечал, улыбаясь:
— Глупость! Непроходимая глупость! Да вся эта русско-немецкая династия не стоит одной такой жизни, как жизнь Андрея Желябова! И весь народовольческий террор есть не что иное, как обескровливание русского революционного движения. Поймите! Только восстание, всенародное беспощадное восстание даст народу права, отнятые паразитами власти!
