«Вечер берлинцев» все еще продолжался, но Рихарду не хотелось возвращаться в зал. Он был слишком взволнован: война стоит у порога его дома. Пройдет какое-то время, и фашистские бомбы полетят на головы ничего не подозревающих людей, на мирные города и деревни. И сейчас, может быть, он единственный советский человек, который знает о надвигающейся катастрофе. Скорее, как можно скорее предупредить товарищей, поднять тревогу, забить во все колокола! Пусть знают в Москве: враг готовится к смертельному прыжку.
Рихард ускорил шаги. Хорошо бы разыскать Клаузена: быть может, он все еще там, в зале. Но в зале Клаузена не оказалось. Пройти в сад, поискать его там решает Рихард и тут же слышит, как его окликают сразу несколько голосов. Подвыпившие сотрудники посольства требуют, чтобы он обязательно чокнулся с ними в честь «народного единения». Все подходят к стойке, поднимают бокалы. Рихард почти автоматически произносит несколько высокопарных фраз.
Вино выпито.
Кто-то лезет к нему целоваться.
Наконец Рихард в саду. На листок блокнота ложится текст шифровки.
— Дорогой Рихард, неужели вы не можете забыть о работе даже в такой вечер?
Чей это голос?
Рихард поднял глаза: Хильда?
— Я охочусь за вами целый вечер. Но вы просто неуловимы. То уединяетесь с шефом. Теперь решили заняться какой-то писаниной. Прошу вас, уделите несколько минут женщине, которая, может быть, всю жизнь ждала этого мгновенья.
«И эта напилась», — подумал Рихард.
— С удовольствием, дорогая Хильда…
Он хотел сказать, что было бы лучше, если бы они поговорили в другой раз, но промолчал. С Хильдой творилось что-то неладное. Такой он ее еще никогда не видел. Глаза округлились, лицо побледнело. На крепко сжатых губах блуждала безумная улыбка.
— Что с вами, — спросил Рихард, — случилось что-нибудь?
Хильда молчала. Ее бил нервный озноб.
— Что произошло? — Рихард взял ее за руку.
Хильда рванулась к нему, зашептала:
— Только не презирайте меня, Рихард… Я сошла с ума… Это ужасно, но у меня больше нет сил. Я не могу молчать…
«Этого еще не хватало!» — подумал Рихард, пытаясь отстранить ее от себя.
Словно прочтя его мысли, она отпрянула, выпрямилась и глядя прямо в его глаза твердо произнесла:
— Я люблю вас, Рихард. И это ужасно. Я готова понести любое наказание за свою слабость.
— Но за что же вас наказывать? — искренне удивился Рихард. — Разве вы в чем-то провинились?
— Да! Я виновата перед фюрером, перед национал-социалистской партией, перед великой Германией. Я — плохая немка, Рихард, — в ее голосе звучал металл. — Я не оправдала доверия. Я поклялась, что все мои чувства и помыслы будут принадлежать только фюреру и службе, на которую он послал меня. Я не должна была думать ни о чем другом. Но я нарушила свою клятву. Дала волю низменным чувствам. Превратилась в дрянь, в тряпку.
— Перестаньте, Хильда, — воскликнул Рихард. — Мне неприятно это самоистязание.
— Нет, ради бога, — запротестовала она. — Вы должны выслушать меня до конца. Вы должны знать, как низко я пала.
— Будем считать, что вы мне ничего не говорили, — мягко сказал Рихард и повернулся, чтобы уйти.
Хильда схватила его за рукав.
— Я понимаю, что заслужила ваше презрение. Я не должна была признаваться вам. Но я не выдержала. Нарушила свой обет. Я гадкая, слабая женщина. Но у меня хватит сил, выслушать ваш приговор. Говорите же.
— По-моему, лучше всего вам немедленно отправиться домой и хорошо выспаться, — попытался улыбнуться Рихард.
— Я не нуждаюсь в вашем снисхождении, — сверкнула глазами Хильда. — Я знаю, что виновата, и готова платить.
«Безумная, жалкая фанатичка! Разве можно придумать более страшную казнь, чем та, на которую обрекли тебя твои духовные наставники», — Рихард окинул ее негодующим взглядом.
— Немедленно идите домой, Хильда, — почти крикнул он, потом тихо добавил. — Я обещаю придумать для вас достойное наказание.
Хильда ушла. И мысли Рихарда снова вернулись к тому, что он услышал в кабинете посла.
9
Донесение Зорге от 11 апреля 1941 года:
«Представитель генерального штаба в Токио заявил, что сразу после окончания войны в Европе начнется война против Советского Союза.
Рамзай».
10
Телеграмма от 2 мая 1941 года:
«Гитлер решительно настроен начать войну и разгромить СССР, чтобы использовать Европейскую часть Союза в качестве сырьевой и зерновой базы. Критические сроки возможного начала войны:
а) завершение разгрома Югославии,
б) окончание сева,
в) окончание переговоров Германии и Турции.
Решение о начале войны будет принято Гитлером в мае…
Рамзай».
11
— Покой, и только покой! Никаких движений. Все это очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем может показаться.
Рихард недоуменно посмотрел на посольского врача.
— И даже не пытайтесь ничего возражать. С сердцем шутки плохи.
Доктор поднялся, бережно спрятал секундомер в жилетный карман.
— Я, конечно, понимаю, что при вашем образе жизни, господин пресс-атташе, лежать в постели — невероятная мука. И все же придется потерпеть.
Рихард откинулся на подушку и закрыл глаза. Этой беды он совсем не ждал. И нужно же было, чтобы она свалилась на него именно теперь, когда он должен работать с двойным напряжением!..
Он вспомнил чьи-то случайно услышанные слова: сердце здорово до тех пор, пока ты не чувствуешь, что оно у тебя есть. Теперь Рихард чувствовал свое сердце. Мягкий, болезненный комок сокращался неровно, вяло. И каждый удар отдавался во всем теле тупой, ноющей болью.
Доктор ушел. После него в комнате остался едва уловимый запах лекарств и несколько бумажек на низеньком столике возле тахты.
Рихард стал читать латинские слова на рецептах: «кофеин», «адреналин», «нитроглицерин».
Нитроглицерин! Нитроглицерин!
Это же взрыв. Война. Война, которая может начаться в любой момент.
Порывистым движением Рихард сбросил с себя покрывало. Нет, сейчас он не может болеть. Просто не имеет права!
Накануне вечером в саду посольства Рихард видел двух дипломатических курьеров. Значит, пришла новая почта. Мог ли он остаться равнодушным к содержимому опечатанных красным сургучом плотных брезентовых мешков, которые привезли из Берлина эти белобрысые громилы? Быть может, в них находились ответы на мучившие его загадки. Быть может, он уже сегодня сумеет узнать дату начала гитлеровского вторжения в СССР.
Рихард стал быстро одеваться. Каждое резкое движение рождало новые приступы боли. Тысячи маленьких острых иголок впились в грудь, раздирали все тело. Кружилась голова. Ноги подкашивались и дрожали. Да, это была расплата за многолетний титанический труд, расплата за непрекращающееся напряжение всех духовных и физических сил.
