Гудовичу и Вяземскому Державин, отрешенный от должности и отданный под суд, перестал казаться опасным противником. Следствие могло тянуться годами, с приговором не стоило спешить — судебная волокита измотала бы непокорного поэта-губернатора хуже всякого наказания. И московские сенаторы, начав слушать бумаги по делу Державина, с недели на неделю переносили свои заседания, выбрав благовидный предлог — болезнь сенатора князя Волконского.
Терпению Державина скоро пришел конец. После очередного откладывания он отправился к князю Волконскому, кстати говоря, родственнику генерал-прокурора, не без умысла затягивавшему дело, и начистоту с ним объяснился.
— Вы, слава богу, князь, уже здоровы, — сказал Державин, — но в сенат выезжать не изволите, хотя там мое дело уже с полгода единственно за неприсутствием вашим не докладывается. Вы делаете это мне притеснение из угождения только князю Вяземскому, но и я могу обратиться к государыне, раскрыв причины неприязни ко мне генерал-прокурора. Я знаю о нем многое. Вяземский раздает жалованье и пенсионы кому захочет, не ожидая именных указов, утаивает государственные доходы, чтобы в нужную минуту заявить о наличии денег, в то время как все уверены, что их нет. Я все крючки и норы знаю, где умышленно скрываются государственные средства, назначенные для перевода за границу, а ими пользуются частные лица, прислуживающие Вяземскому. Хоть десять лет буду под следствием, но представлю нелживую картину худого его казной управления.
Обо всем этом Державин и раньше говорил и писал, почему и навлек немилость генерал-прокурора. Волконский, услышав столь резкие речи, перепугался, обещал ускорить разбирательство и действительно стал появляться в сенате.
Тем временем Потемкин в ореоле покорителя Очакова, героя победоносной русско-турецкой войны, прибыл в Петербург. Державин написал ему и императрице и принялся ожесточенно отражать обвинения, сыпавшиеся на него в сенатском суде. Ему удалось дать ответ по всем пунктам, показать правильность своих действий, и сенат в июне 1789 года вынес Державину оправдательный приговор, чему причиной была не столько очевидная правота Державина, сколько рас. положение к нему Потемкина, ставшее широко известным. Бороться с влиянием Потемкина Вяземский не осмелился и нехотя уступил.
Вслед за благополучным окончанием судебного процесса Державин стал улаживать свои денежные дела, добился сложения штрафа в семнадцать тысяч за Бородина и отвел другие претензии, возникшие во время следствия. Но его тяготила неопределенность служебного положения. Если он оправдан — значит должен получить свое место или принять новое назначение. Однако ничто не показывало, что его хотят вернуть к делу.
Тогда Державин обратился к императрице. Он благодарил за правосудие и выражал желание объяснить ей, что произошло в Тамбовском наместничестве и почему без всякой вины ему пришлось побывать под судом.
Как-никак при всей своей строптивости и неуменье жить в ладу с начальниками, Державин был автором «Фелицы», известным поэтом — и Екатерина скрепя сердце согласилась его принять. Ей не могли не казаться чудачеством, донкихотством всегдашние обращения Державина к законам и его нетерпимое отношение к людским слабостям, как она выражалась: во взятках царица не видела большого греха и знала, что ему причастны все ее приближенные.
Державин принес во дворец, пухлый том в кожаном переплете — свои бумаги и документы по Тамбовскому губернаторству; однако как-то догадался оставить эту книгу в аванзале перед кабинетом императрицы и не испугал ее скукой выслушивать чтение служебных бумаг.
Екатерина приняла благодарность Державина и спросила, о чем еще он хочет ей рассказывать и почему не написал всего подробно по запросу сената.
— В ответах нужно было писать только о том, что спрашивают, — пояснил Державин, — а о посторонних вещах надо докладывать особо.
— Хорошо, — сказала Екатерина, — но не имеете ли вы чего в нраве вашем, что ни с кем не уживаетесь?
— Я не знаю, государыня, имею ли какую строптивость во нраве моем, но только то могу сказать, что я умею повиноваться законам, когда; будучи бедный дворянин и без всякого покровительства, дослужился до такого чина, что мне вверялись в управления губернии, в которых на меня ни от кого жалоб не было.
Державин говорил смело. Он в самом деле не считал себя строптивым человеком. Его столкновения с генерал-прокурором, с наместниками происходили не от вредности характера. Державин требовал соблюдения законов, это было очень немного, но и такая претензия казалась неуместной екатерининским вельможам, да и самой императрице, вовсе не желавшей с ними ссориться и лишать себя опоры в правлении.
— Но для чего, — спросила Екатерина, — не поладили вы с Тутолминым?
— Для того, что он принуждал управлять губерниею по написанному им самопроизвольно начертанию, противному законам.
— Для чего же не ужился с Вяземским?
Что должен был ответить Державин? Разъяснить Екатерине непорядки в финансах, хитрости Вяземского и его помощников? Екатерина сама знала своих приближенных. И он назвал не самую главную причину своих сенатских столкновений.
— Вам известно, что я написал оду «Фелице». Князю Вяземскому она не понравилась. Он зачал насмехаться надо мною явно, ругать и гнать, придираться ко всякой безделице. Я ничего другого не сделал, как просил об увольнении, и был отставлен.
— Что ж за причина несогласия с Гудовичем?
— Интересы вашего величества, — ответил Державин, — и ежели угодно, то сейчас представлю целую книгу, которую в соседнем зале оставил.
Царице было неугодно выслушивать объяснения Державина.
— После, — сказала она.
Однако Державин не спешил уходить, радуясь случаю объяснить все самой государыне. Пусть она не хочет говорить о Тамбове — есть и более важные предметы. Державин вытащил из кармана докладную записку и принялся вычитывать Екатерине о том, как винные откупщики разоряют народ, как незаконно в губерниях, повышается цена на соль, как чиновники берут в аренду тысячи десятин казенных земель за баснословно низкую плату, какой ущерб наносится…
— После, после, — повторила Екатерина. — Я посмотрю. Прощайте. Вашу записку я передам в сенат.
Оставалось поклониться и уйти. Дело сделано; Теперь императрица не сможет сказать, что она не знает о воровстве и казнокрадстве, которые процветают в России при попустительстве сената. Державин не терял еще надежды на утверждение в стране законов и по-прежнему готов был биться за них, ничему не научившись на своем горьком опыте.
