Мисс Марион взяла на себя подготовительную работу в связи с центральной фигурой. Великолепный слепок, похожий на фигуру Аполлона с красиво округленными мускулами, стоял в обрамлении обработанного до бархатистой мягкости дерева, когда доктор Штейнер вернулся из длительной поездки. "Но этот английский лорд отнюдь не мой Христос, — засмеялся он. — Мой Христос не такой мускулистый, у Него нет жира", — его железный инструмент с силой вонзился в красивую работу. — Ни малейшего следа неудовольствия или обиды нельзя было заметить в лице мисс Марион. Для нее было очевидным, несмотря на все ее художественные способности, что она лишь ученица, лишь орудие Рудольфа Штейнера.
Поскольку работы по резьбе в Здании были в некотором роде закончены, я занималась правой стороной скалы. Было наслаждением вновь энергично врубаться в дерево. Однако твердая древесина и тяжелая колотушка были признаны несоразмерными моим неокрепшим силам, и я получила задание участвовать в работе над верхним изображением Аримана — над так называемым "малым Ариманом".
"Это красивый мужчина, — подбадривал меня доктор Штейнер при работе. — Хорошо, когда безобразное изображается в его безобразии. Тогда это соответствует истине. Безобразное должно все больше и больше приниматься в расчет искусством". — "Ариман" — могущественный властелин, — сказал он также. — Он влияет, воздействует на окружение, он запечатляет себя в нем. В скальной пещере позади него следует поместить в качестве тени его профиль в негативе, а в скалах вокруг разбросать приметы возникающих там и сям черт его лица. Природа также стремится повсюду сложиться в лицо. Это ее цель. Я постоянно вижу кругом лица, которым хочется возникнуть…"
Большим счастьем для нас бывало, когда законченная заготовка перемещалась к доктору Штейнеру в другую мастерскую. Здесь он в великой сосредоточенности работал над центральной фигурой. Его руки, повинующиеся лишь внутреннему переживанию, существенно прибавляли нашим заготовкам выразительности и характерности.
Однажды я работала в мастерской доктора Штейнера. Корпус центральной фигуры уже выступал из оболочки подготовительной заготовки. "Я старался во все вносить душу, — сказал он тогда. — Древние ваяли в камне, следуя импульсам мудрости. В пластическом искусстве христианства надо пронизать теплом такой живой материал, как дерево".
Когда Здание было уже готово до такой степени, что там могли проводиться спектакли и курсы лекций, мы загорелись желанием увидеть группу полностью собранной в предназначенном для нее месте. Некоторые детали еще нуждались в переделке — ради их воздействия на расстоянии. Но мисс Марион в ответ на наше желание сказала: "Еще есть время, спешить не следует…"
Благодаря инициативе нашего друга доктора Трапезникова состоялись с показом фотографий лекции Рудольфа Штейнера по истории искусства, что нам было особенно приятно. Доктору Трапезникову удалось прослушать их почти до конца, затем он был призван в Россию, но пошел не на войну, а в революцию. Он многое сделал для спасения культурных ценностей, которым угрожал революционный хаос; среди прочего ему удалось превратить в музей дом Толстого в Ясной Поляне.
Было нелегко в тогдашнее военное время собрать материал для лекций по искусству, и пришлось кое от чего отказаться. Какими простыми, даже очевидными были зачастую слова, комментирующие эти картины! Кто-то, пожалуй, скажет, читая их в записи: ну да, это все известно. — Конечно, то, что грек в своем пластическом искусстве искал идеальную красоту — известно. Рудольф Штейнер никогда не затрагивал самого произведения искусства: его слова вводили интуицию слушателей в мастерские творческих импульсов, где оно возникало. Мы приобщались к греческому переживанию красоты. — Сколько тепла было в его голосе, когда он говорил о Рембрандте! Словно сама картина Рембрандта присутствовала в затемненной столярной, — только воздействуя с экрана, освещенного лампочкой на пульте. Чимабуэ и Джотто, Рафаэль и Микельанджело: их действие в развивающемся духовном организме человечества воспринималось как живительные удары пульса. — Потребовались бы годы работы, чтобы представить это переживание в виде наглядной картины. Однако в этих лекциях содержались указания пути истории нового искусства. В связи с этим можно выдвинуть несколько следующих тезисов.
В свете этой истории искусства группа Гётеанума с жестом Христа "Я не сужу" представляет собой первую примету направленного в будущее художественного импульса. Мотив "Страшного суда", имеющий истоки в глубочайшей древности, воспроизводится в гневном юном Боге Сикстинской капеллы; мы можем проследить этот мотив на протяжении столетий. Выйдя из потаенных культовых мест Египта, он обернулся к улице с порталов средневековых соборов, вступил прямо в повседневную жизнь. На главном романском портале собора в Отуне он оказывается символом порога: здесь Христос восседает на троне между блаженными и монстрами, разрывающими на части людей, — кроме того, он являет Себя в преображении астрального начала у священных оленей и павлинов, которые стремятся к живой воде. Внимательный глаз обнаружит в этих метаморфозах тезиса "Познай самого себя" те сокровенные пути, цель которых — Представитель человечества, стоящий между люциферическими и ариманическими силами. Средневековье придавало им обличье драконов и драконоподобных львов. Самые ранние из таких изображений присутствуют в мозаиках архиепископальной капеллы Равенны (Христос-воитель, попирающий змею и льва).
После победоносного шествия мотива Судии мира можно распознать первые робкие шаги нового мотива "Я не сужу" на "Тайной вечере" Леонардо, — в жестах рук Христа.
Новогодний канун 1922 года
В воспоминаниях последние зимние месяцы 1922 года покрыты особенно густой тьмой. После военных испытаний мрачные тучи, нависшие над всем миром с началом войны, не рассеялись. Мы постоянно ощущали это во время наших эвритмических поездок по большинству европейских стран. Повсюду недоверие, беспокойство за будущее и стремление оглушить себя — наперекор вопросам, на которые не находилось ответов. Ценности прошлого исчезли, а новых не было. Доктор Штейнер пытался предотвратить дальнейшие катастрофы, но сопротивление его вмешательству возрастало и даже становилось угрожающим.
Общий распад отчасти отражался и на нашей жизни. Вновь возникшие на почве нашего Общества рабочие секции вытягивали средства из центра антропософского движения. Отсутствие сил ощущалось особенно отчетливо при попытках вмешаться в экономическую жизнь. В результате выросло беспокойство относительно финансового положения Гётеанума в будущем. Также приумножилась враждебная оппозиция, и доктор Штейнер постоянно указывал нам на ее деятельность. Все мы были в ужасе, когда он прочитал нам выдержку из одного соответствующего сочинения: "Стало быть в наличии имеется достаточно духовных искр, которые, подобно молниям, метят в деревянную мышеловку; от Штейнера потребуется некоторого благоразумия и примирительных действий, чтобы в один прекрасный день настоящая огненная искра не положила бесславный конец дорнахскому великолепию". То, что стояло за этими словами, нам, охваченным тягостным чувством бессилия, было непонятно; отсутствовала и выносливость, необходимая для защиты от надвигающегося рока. Подобное оцепенение мы переживали в первые дни войны, когда доктор Штейнер пытался призвать нас к бдительности по отношению к происходящему. Вероятно, и на этот раз он не мог бы говорить больше, чем он это делал. — Рождественские лекции, которые читались в Здании, вновь внесли в тогдашний мрак свет и надежду.
