Борис Львович Васильев прекрасно помнит свои первые прыжки...
«Начались они, как только стали прибывать кандидаты в десантники, а это случилось быстро. Нас сразу же освободили от всех караульных и прочих строевых обязанностей, и мы в ещё не по штатам укомплектованном составе приступили к ежедневной и весьма жёсткой программе подготовки завтрашней воздушной пехоты.
Больше всего меня угнетало не долгое подвешивание на парашюте с командами: "Солнце в глаза", "Ветер сносит влево" или, скажем, "Ускорить планирование, впереди — лес", а обязательные прыжки с трёх трамплинов на пути в столовую — высотою в полтора, два и три метра. Грунт под ними был утоптан до бетонной твёрдости, но для того чтобы попасть на завтрак, обед и ужин, каждый потенциальный десантник должен был спрыгнуть с каждого из трамплинов по крайней мере хотя бы раз (это — в лучшем случае). В лучшем потому, что за прыжками внимательно наблюдал инструктор по приземлению, который, присев на корточки, смотрел, как приземляется каждый из нас. А приземляться следовало на обе ступни одновременно и ни в коем случае не на носки, а только на полные ступни разом. А если он обнаруживал, что кто-то схитрил и приземлился на носки сапог, то тут же отсылал ослушника на повторный прыжок. Правильное — с точки зрения инструктора — приземление отдавалось ударом во всём теле, что поначалу, тяжко в нём и отзывалось. Инструктор был беспощаден, и я долгое время, пока не привык, ходил с постоянной тупой болью внизу живота.
Боялся ли первого прыжка с парашютом? Конечно, боялся, это естественно. Теоретически я знал, что привязан фалом к самолёту, что фал вытащит вытяжной парашютик, который, в свою очередь, извлечёт из ранца и основной парашют. Но то — в теории, а на практике перед вами — бездна.
Однако оказалось, что боязнь эта носит массовый характер, поскольку заранее были предусмотрены меры борьбы с нею. Не успела вспыхнуть лампочка, сигнализирующая, что мы — над целью сброса, как возле двери нашего "дугласа" выросли крепкие сержанты, которым вменялось в обязанность просто-напросто выбрасывать очередного десантника из самолёта. Меня они выбросили тоже, хотя я к тому моменту оглох от стука сердца в собственных ушах.
Я летел к земле, ничего не видя и, кажется, мало что соображал. Ужас подкатывался к горлу, но тут меня рвануло за плечи, и падение резко замедлилось.
И пришло состояние небывалого восторга. Я парил над землёй, я с огромным любопытством разглядывал её снега, заметённые деревни и кривые русские дороги. И от этого никогда доселе не посещавшего меня восторга я горланил во всё горло...
Мы совершили по шесть прыжков, в том числе четыре с полным снаряжением и два — ночных. Правда, ночь была относительной, потому что снега отражали неизвестно откуда идущий свет и я видел, куда приземляюсь.
Всё шло удачно. Я удачно приземлялся, удачно гасил парашют, удачно скатывал его и волок к месту сбора. И так шло до первой половины марта.
16 марта 1943 года наш взвод подняли по тревоге, когда было ещё темно. В оружейной комнате выдали снаряжение из запечатанных отсеков, и мы поняли, что сброс будет боевым.
Это знали и бывалые оружейники. Помогая каждому подогнать одежду и оружие, они после обязательного приказа "попрыгать" молча клали руку на плечо.
Мы грузились в уже прогретые и готовые к старту "дугласы" в сером предрассветном полумраке. В первой — командир с полувзводом, во второй — я со своими восемнадцатью бойцами. И не успели как следует рассесться на узких боковых скамьях, как самолёты пошли на взлёт.
В "дугласах" было тесно и холодно. Кажется, мы молчали, не помню. Помню, только что я собрался заговорить, покопавшись в памяти и подобрав что-то смешное, как зажглась лампочка над кабиной пилотов, а возле дверей появились рослые фигуры выбрасывающих.
— Приехали, — сказал я, встал и, как положено, первым пристегнул кольцо фала к тросу.
Тогда я как-то не сообразил, что прилетели мы слишком уж быстро. Я тогда вообще мало что соображал, но когда меня приятно поддёрнуло открывшимся парашютом и никто по мне не стрелял, я подумал об этом, но как-то мельком, что ли. Было холодно, я только успел порадоваться, что у меня — ватный комбинезон (ребята прыгали в неуклюжих ватных штанах), как понял, что сейчас приземление. Внизу дул резкий ветер, и я, упав на бок, сразу же отстегнул парашют, чтобы меня не уволокло. Тут же вскочил на ноги и оглянулся.
До сих пор мне порою снится эта точка моего первого боевого приземления. Низменный заледенелый берег какой-то речки, на котором дугами торчали ещё не вытаявшие вершинками лозы, и я крикнул ребятам, чтобы смотрели под ноги. Чуть левее горел то ли город, то ли большое село, откуда доносилась редкая стрельба орудий.
Никого из моих подчинённых никуда не отнесло, и хотя солнце ещё не показалось, ледяная поверхность отсвечивала достаточно, чтобы всех пересчитать и не прибегать к свистку. А когда они собрались, трижды коротко свистнул командир: "Все ко мне!"
Но я уже знал, как нам бежать. Противоположный берег был обрывист, и под этим обрывом я и решил провести своих бойцов к командиру.
Сказал:
— За мной. Тихо и не отставать.
Это было последнее, что я тогда сказал. Я бежал впереди под обрывом и только завернул за поворот, как перед глазами сверкнула яркая вспышка.
И больше я ничего не помню. Ничего...»
Каневский десант, проведённый осенью 1943 года при форсировании Днепра, считается последней крупной операцией советских воздушно-десантных войск.
«Развивая наступление на Левобережной Украине, передовые части Воронежского фронта к 20 сентября на ряде участков вышли к берегу Днепра, опередив при этом отступающие немецкие войска, — пишет об этой операции В. Гончаров. — 22 сентября части 3-й гвардейской танковой армии и отдельные подразделения 40-й армии начали переправляться на правый берег реки в районе села Великий Букрин. Противник сопротивления не оказывал, но основные силы советских армий тоже отстали и могли подойти в этот район не ранее 29 сентября. В то же время немецкие войска, спешно отводимые за Днепр, начали возводить по его высокому левому берегу сильно укреплённые позиции. Однако по донесениям воздушной разведки, в излучине Днепра между Ржищевым и Каневым значительных сил противника не имелось, и прочная оборона пока создана не была.
В этих условиях командование Воронежского фронта решило для дальнейшего развития достигнутого успеха и расширения букринского плацдарма высадить севернее его в районе города Канева воздушный десант в составе 1-й, 3-й и 5-й воздушно-десантных бригад, специально для этой цели переданных фронту из резерва Ставки. Все три бригады были сведены в воздушно-десантный корпус под командованием заместителя командующего воздушно-десантными войсками И. И. Затевахина. Штаб корпуса был сформирован из офицеров штаба командующего ВДВ. Непосредственное руководство операцией было возложено на командующего ВДВ РККА А. Г. Капитохина и его заместителя по авиации генерал-майора М. П. Спирина, руководство авиационным обеспечением осуществлял начальник штаба ВВС РККА. Для высадки десанта из состава авиации дальнего действия (АДД) было выделено 150 бомбардировщиков Ил-4 и Б-25 "Митчелл" из состава 101-го полка АДД под командованием В. Гризодубовой, а также 180 транспортных Ли-2. В свою очередь, авиация ВДВ выделила 10 машин Ил-4 для выброски снаряжения и лёгких орудий, буксировщиков планеров, а также 35 десантных планеров А-7 и Г-11. <...>
