Как-то ночуя в селе, услышал он голоса и суету на дворе. Встал, вышел. Весь двор был полон полицейскими. Они суетились и галдели подле брички, и Тарас догадался: удирают. Он прислушался. "Господа, господа! - надрывался один. - Надо начальника подождать. Он прикажет". - "Да чего там! - кричал другой. - Нет, господа, поехали". - "Да нельзя же, господа!" Только и слышно было на все лады: "Господа! Господа!" Тарас не выдержал и расхохотался.
- Господа-то господа! - сказал он, лукаво прищуриваясь. - А товарищи... догоняют! А?
Эту весть он и нес домой, как самое дорогое: наши погнали немцев.
Вот придет он домой, соберет своих и скажет: "Поздравляю вас, семья моя! Идут наши!" И посмотрит на Андрея. Обязательно посмотрит. Ничего не скажет, а посмотрит. Пусть опустит голову сын.
А потом призовет к себе Настю. Сперва выпорет... Ну, это так, для слова сказано. Пороть он, конечно, не будет, а отругать - отругает. "От отца, скажет он ей, - ничего нельзя таить: ни жениха, ни дела". А отругав, скажет строго: "Приказал тебе, Настя, славный наш партейный секретарь, а мой сын, а тебе он - брат, Степан Яценко, беспрекословно приказал тебе свести и меня к верным людям, о которых тебе известно. Ну, веди!"
А уж потом обойдет стариков. Всех, кто жив еще, кто еще дышит. С каждым поговорит отдельно, осторожно, как Степан учил. Но слова каждому скажет свои.
Скажет: "В одиночку-то мы все честные... Только честность свою в сундуке хороним, как невеста приданое. Нет, ты честность свою на стол клади, в борьбу кидай!"
Но вот и город уже недалеко... Его еще не видно, он скрыт туманом, но сердце уж чует его, торопит... Вот и трубы заводские показались.
Тарас остановился и снял шапку.
Многотрубный город - как большой корабль. Трубы, трубы, трубы... Сейчас они мертвы, и дым не волнуется ни над одной, а бывало Тарас различал каждый дымок, знал каждый гудок по голосу...
- Доживу! - сказал он, сжимая кулак. - Доживу! Задымят, как прежде. Ничего. Доживу!
И он толкнул свою тачку вперед.
Расступились перед Тарасом окраины, побежали вниз, к центру, улицы. Каждый камень здесь знаком Тарасу. Каждая крыша. Он растроганно глядел на знакомые улицы.
- Все как было! - обрадованно улыбнулся он. - Все как было. Как не может чужеземец душу нашу переменить, так не может он и города наши и обычаи наши переделать на свое. Все как было...
И только этого не было - виселицы. Тарас невольно остановился.
Много виселиц было на его пути, мог бы и привыкнуть. Но к виселице привыкнуть нельзя.
На этой виселице висела девушка. Тоненькая, худенькая, словно подросток. Девичья головка ее беспомощно свесилась на плечо и застыла.
Тарас шагнул ближе, всмотрелся и вдруг закричал так страшно, что камни мостовой должны были б задрожать.
- Настя! - и грохнулся на мостовую без чувств.
...Он очнулся дома в постели, над ним склонилось заплаканное, сморщенное лицо жены.
- Мать! - тихо позвал он. - Что же ты дочку-то? Дочку-то?..
Она припала к его груди и заплакала.
Он провел рукой по ее седым волосам.
- Молчи, мать, молчи! - сказал он чуть слышно. - Насте слез не надо, и разрыдался сам.
Павлик стоял у дверей, опустив голову, - плакать он уже не мог. Это он нашел и привез на тачке Тараса. Он узнал его по страшному крику: "Настя!" Он и сам в первый день кричал так.
А плакать он уже не мог. Два дня простоял он у виселицы, подле Насти. Его никто не гнал, немцам теперь было не до него. Он смотрел в синее лицо Насти, в ее глаза, подернутые тонкой пленкой смерти, казалось ему: Настя с ним разговаривает. Она всегда была молчаливая. Она всегда умела разговаривать молча. "Ты отомстишь за меня, Павлик, правда?" - спрашивала она. "Правда! - шептал он. - Научи, как отомстить за тебя, чтоб ты довольна была!" Она молчала. Только чуть насмешливо кривился ее скорбный рот. Она встретила смерть гордо. Она палачам смеялась в лицо, а Павлику казалось: это она над беспомощностью его смеется. "Только не стихами, Павлик. Стихов не надо!"
- Доченька! Доченька моя! - причитала бабка Евфросинья. - За что ж они тебя, невинную! Не украла, не обидела...
- Молчи, мать, молчи, - тихо шептал Тарас. - Настю не обижай.
- Хоть похоронить бы дали! - плакала Евфросинья. - Поцеловать глазки ее синие... Обмыть...
- Молчи, мать, молчи! Не такие поминки Насте надо.
- За все отомстят, - тихо сказал Павлик. - Только научите как, чтоб она довольна была.
- Это кто? - спросил Тарас, показывая на Павлика.
- Это Настин товарищ, - сказала Антонина. - Он и привез вас домой.
- Мне моей жизни не жалко, - взволнованно сказал Павлик. - Только что ни подберу, - все для Насти мало. Ведь она такая была... такая...
- За нее сыны мои отомстят! - проговорил Тарас. - Народ отомстит, не забудет! - Он вдруг что-то вспомнил и обвел глазами столпившихся у постели людей, словно кого-то искал. - Где Андрей? - спросил он, хмуря брови. - Что ж его в нашем горе нету?
- Андрей? Андрея нет... - прошептала Антонина и вдруг заплакала.
- А где же он?
- Ушел Андрей... Вскоре после вас и ушел.
- Куда?
- Не сказал. Только приказал: передайте отцу, он обо мне еще услышит.
- Та-ак! - сказал Тарас. - Один я! - Он взглянул на заплаканных женщин. - Что ж вы меня в постель уложили? Мне сейчас лежать нельзя. Пустите.
Он встал и медленно разогнул спину.
- Палку мою дайте... - глухо сказал он. - Мне теперь без палки... будет трудно.
Ему подали палку, и, опираясь на нее, он пошел через всю комнату к Павлику.
- Как тебя зовут? - спросил он, останавливаясь перед ним.
- Павел.
Тарас долго и молча глядел на него. Потом тихо произнес:
- Проведешь меня к верным людям... Насти нет, ты меня поведешь. Ничего. Кровью покорены мы, кровью и помстимся. Ничего. Ничего...
На другой день Тарас пошел к Назару. Он нашел его лежащим в белой рубахе под иконами.
- Ты это что, Назар? - испуганно спросил он.
Сосед медленно повернул к нему лицо.
- А-а, Тарас! - бледно улыбнулся он. - Вовремя! Застал.
Тарас сел у постели и осторожно взглянул на Назара. Был сейчас сосед тих и светел, словно от него отлетело уже все земное и покинули его обычная суетливость и суесловие. Он уже простился с землей. Дел у него тут не осталось.
- Нехорошо, Назар! - укоризненно покачал головой Тарас. - Плохое ты время выбрал.
- Не я выбирал. Смерть за мной повестку прислала.
- А ты не иди! Не покоряйся!
- Смерть не Гитлер, ей не покоряться нельзя, - кротко возразил Назар и вздохнул. - О твоем горе слышал, сосед. Всех они казнят, супостаты. Кого быстрой мукой казнят, а вот нас - медленной...
- Нельзя тебе помирать, Назар! - снова сказал Тарас. - Я к тебе с делом пришел.
- Я дела кончил, - тихо прошептал Назар. - В том прости меня, сосед.
