Мне оставалось завершить в Москве несколько неотложных дел и среди них надо было оформить перевод в заочную аспирантуру. Потом я пошла попрощаться перед отъездом с Г. М. Комиссаржевским — моим оперным «сватом». Когда я пришла к нему домой, то на лестницу выскочила его маленькая собачка и укусила меня. Это было не только больно, но и грозило неприятностями: пришлось делать болезненные, но необходимые в таких случаях уколы в живот. Но этот инцидент почему-то казался мне добрым предзнаменованием, знаком того, что у меня впереди все будет складываться счастливо — словно заканчивался период неопределенности и неблагоприятных обстоятельств и начинался период удачной работы, светлых перспектив.
Переполненная сверх меры разного рода эмоциональными впечатлениями, имея в запасе два диплома, я села в поезд, увозивший меня в Свердловск, в неизвестность. Почему-то припомнилась фраза, сказанная мне Т. Шухминой: «Вам нужно уехать из Москвы. Через два-три года вы будете петь в Большом театре». Был конец октября 1954 года…
[3]
И вот я оказалась в незнакомом городе — одна, без друзей, без знакомых. Что ждет меня здесь? Как встретят в театре? Конечно, на душе было неспокойно. После привычной мне московской жизни многое выглядело иначе. Как архитектор я сразу же отметила отсутствие в Свердловске каких-либо особых архитектурных красот. Зато меня поразило, сколько здесь больших заводов — один гигант «Уралмаш» чего стоит! Целый город в городе.
Это было промышленное сердце России, и все здесь подчинялось особенностям и предназначению этого региона. И люди здесь были как-то по-особому деловиты. Среди интеллигенции преобладали инженерно-технические работники, большинство студенческой молодежи училось в различных технических вузах, среди которых особенно выделялся огромный Уральский политехнический институт со множеством факультетов, каждый из которых стоил целого института.
Хотя и интеллигенция, и студенты, и большинство свердловчан были, как говорят, «технари», но многие из них любили оперу и ходили в театр, так что публика здесь была подготовленная, отзывчивая, благодарная. Надо отдать должное тогдашнему директору Максу Ефимовичу Ганелину — Свердловский оперный театр по своему профессиональному уровню и творческому потенциалу соответствовал большому городу. Своих артистов здесь не просто знали — их любили и внимательно следили за их творчеством.
Встретили меня в театре хорошо, и Макс Ефимович, не откладывая дело в долгий ящик, сразу же сказал: «Ваш дебют через неделю, в “Царской невесте”». Должна признаться, что я порядком трусила: почему через неделю? почему так скоро? И хотя партию Любаши я знала хорошо, пела ее в Оперной студии в консерватории, все равно волновалась: здесь настоящий театр, большая сцена, другая постановка, другие требования… Но старалась держаться спокойно, уверенно, не хотела, чтобы думали, что я неопытная певица. В душе же у меня все обмирало, когда я видела на афишах, уже расклеенных по городу, свое имя.
Начались первые репетиции… Мне трудно судить о себе, тогдашней, потому что от волнения в памяти не сохранились многие события тех дней. Поэтому хочу привести здесь воспоминания замечательного певца и прекрасного человека Юрия Гуляева, с которым мы впервые встретились именно на свердловской сцене:
«Первая же встреча с Ириной Архиповой стала для меня откровением. Это случилось в Свердловске. Я еще был студентом консерватории и выступал в небольших партиях на сцене Свердловского оперного театра как стажер. И вот неожиданно пронесся слух: в труппу взяли новую молодую талантливую певицу, о которой уже говорили как о мастере. Ей сразу же предложили дебют — Любашу в «Царской невесте» Римского-Корсакова. Наверное, она очень волновалась — все произошло мгновенно. Позднее Ирина Константиновна рассказывала мне, что со страху отворачивалась от афиш, где было напечатано: Любаша — Ирина Архипова (первое выступление).
И вот первая репетиция Ирины. Не было декораций, не было зрителей. На сцене стоял лишь стул, но были оркестр и дирижер за пультом. И была Ирина — Любаша. Высокая, стройная, в скромной кофточке и юбочке, без сценического костюма, без грима. Начинающая певица…
Я находился за кулисами в пяти метрах от нее. Все было обыденно, по-рабочему, — первая черновая репетиция. Дирижер показал вступление, и с первого же звука голоса певицы все преобразилось, ожило и заговорило. Она пела: «Вот до чего я дожила, Григорий…» И это был такой вздох, протяжный и щемящий, это была такая правда, что я обо всем забыл; это была исповедь и рассказ, было откровение обнаженного сердца, отравленного горечью и страданием. В ее строгости и внутренней сдержанности, в умении владеть красками голоса с помощью самых лаконичных средств жила абсолютная достоверность, которая волновала, потрясала и удивляла. Я верил ей во всем. Слово, звук, внешность — все заговорило богатым русским языком. Я забыл, что это опера, что это сцена, что это репетиция и через несколько дней будет спектакль, — это была сама жизнь… «Вот она, матушка-Русь как поет, как берет за сердце!» — подумал я тогда. Сколько прошло с тех пор времени, а до сих пор помню, как будто все произошло вчера…»
Потом был мой дебютный спектакль. И был успех. А вскоре о появлении новой певицы стало известно не только всему театру, но и городу. В те годы значение оперного театра было значительно большим, чем сейчас, когда слушатели могут видеть оперные постановки по телевидению (правда, крайне редко) или на видеокассетах. Тогда каждая новая постановка или появление нового исполнителя становилось известным городу, все обсуждалось среди любителей музыки и театралов. Так случилось и с моими первыми выступлениями на сцене Свердловского театра, куда стремились попасть, чтобы послушать новую певицу. Появились первые почитатели и, конечно же, первые строгие судьи среди публики…
Несколько лет назад я была с концертом в городе ученых Дубне и там из зала получила записку, в которой говорилось, что среди слушателей находятся давние выпускники Уральского политехнического института, помнящие меня еще со студенческих лет. Не скрою, мне было приятно это напоминание о моей свердловской жизни. Я до сих пор сохраняю чувство благодарности к Свердловскому оперному театру, к его публике, так тепло принявших меня в самом начале моей сценической карьеры…
События тех осенних дней 1954 года были так спрессованы для меня, так стремительны, что восстановить сейчас их последовательность помогают мои письма к Надежде Матвеевне Малышевой, с которой я постоянно переписывалась, когда уезжала из Москвы. В них я всегда советовалась с ней, рассказывала о проделанном, о своих планах, о том, что удалось, что еще не осуществилось. И так было на протяжении долгих лет. А Надежда Матвеевна, в свою очередь, внимательно следила за мной, собирала, как я узнала потом, все рецензии и отзывы на мои выступления. Понять ее можно — ведь я была, по сути дела, ее первой ученицей, которая вышла на сцену крупных театров.
