В Элорсе Уго продолжил поиски «следа Майсанты». Расспрашивая престарелых обитателей селения через семьдесят с лишним лет после боевых подвигов Майсанты, Уго открывал всё новые эпизоды жизни героического предка. Однажды Уго познакомился со старушкой Флор Амарильо, которая видела Майсанту, когда была девочкой. Флор рассказала, что партизанский вождь заглянул в их дом, чтобы встретиться с хозяином, и застал всю семью в слезах. Женщины объяснили, что неделю назад в селение нагрянул отряд полковника, служившего Гомесу. Полковник хотел арестовать хозяина дома, друга Майсанты. Не обнаружив его, увёз с собой одну из дочерей как заложницу. Расспросив обо всём, Майсанта сказал женщинам: «Я скоро вернусь» и ускакал.
Прошло несколько дней, и Майсанта снова появился у дверей скромного жилища. Он сумел найти и спасти девочку. Старушка, не скрывая слёз, сказала Чавесу: «Знайте, в стенах этого дома все боготворили вашего прадеда».
По словам Чавеса, именно в Элорсе он научился понимать индейцев. В венесуэльском обществе всегда существовало отторжение «коренных народов». Они жили как бы вне пространства и времени. Индейцев не считали венесуэльцами, они не имели документов. Энтузиасты-антропологи и социологи призывали изменить государственную политику в отношении исконных обитателей страны, но к ним мало кто прислушивался. Дилемма для туземцев была простой: или ассимиляция (если повезёт), или физическое уничтожение. По мере освоения окраинных земель страны натиск на индейцев усиливался. Судебными властями, как правило, игнорировались случаи насильственной гибели индейцев. Всё списывалось на «неблагоприятные условия жизни», «пьянство», «межплеменную вражду».
Вокруг Элорсы обитали племена йарурос (yaruros) и куивас Сcuivas), которых белые пришельцы методично выживали и безжалостно преследовали, загоняя в труднодоступные, непригодные для жизни места. Священник Гонсало Гонсалес посвятил Чавеса в историю взаимоотношений местных землевладельцев с индейцами. В начале 1960-х годов на берега реки Каньо-Карибе прибыли вооружённые люди, претендовавшие на «колонизацию» неосвоенных земель, которые принадлежали индейцам с незапамятных времён, и, чтобы согнать их с насиженных мест, применяли самые дикие методы устрашения, вплоть до геноцида.
Один из таких эпизодов вошёл в историю Венесуэлы как «кровопролитие в Рубейре». Землевладелец нанял на работу индейцев, обитавших по соседству с его имением. Первый день прошёл спокойно. Хозяин и его подручные присматривались. На следующий день, когда после нескольких часов работы индейцы сделали перерыв, чтобы поесть, на них внезапно обрушились удары хорошо отточенных мачете. Хозяйские головорезы были безжалостны: отрубали головы, убивали детей, вспарывали животы женщинам. Спастись удалось двум индейцам: они прыгнули в реку, несколько дней прятались в лесу и потом глухой ночью пришли к священнику. Он тайком переправил их в Каракас. Разразился скандал. В ходе расследования в окрестностях Рубейры нашли сожжённые человеческие останки. С помощью адвокатов и подставных свидетелей дело замяли: «виновными» оказались сами индейцы.
Разбогатевшие наследники тех землевладельцев приходили к Чавесу жаловаться на «самоуправство и наглость туземцев». Ничего не изменилось: для богачей индейцы всегда были без вины виноватыми. Чавес старался не вмешиваться в спорные проблемы гражданского характера, советовал обратиться к судье: «Отправляйтесь в селение, сделайте официальное заявление». Нейтральная позиция Чавеса вызывала недовольство латифундистов, привыкших к тому, что прежние начальники охотно помогали «ставить индейцев на место», часто — с применением силы. Чавес был непреклонен: это не его задача.
Однажды пришли не латифундисты, а пожилая женщина со слезами на глазах: «Меня ограбили индейцы, забрали двух поросят, разбили копилку с деньгами, а это всё, что у меня было».
Чавес решил действовать. Он взял с собой 15 солдат, опытного проводника и организовал погоню. Вскоре индейцы были обнаружены. Мужчины, женщины и дети остановились на привал под манговым деревом. Изучив индейскую «дислокацию» в бинокль, Чавес отправился на переговоры. Проводник пытался отговорить офицера от безрассудного поступка, но Чавес верил в благоразумие индейцев: на его стороне подавляющее преимущество, солдаты настороже и по его приказу готовы в любой момент открыть огонь на поражение. Рядом с ним шагает опытный проводник, хорошо знающий индейцев и их повадки. Он сумеет предупредить об опасности.
Как только Чавес вышел из укрытия и направился в сторону индейцев, они незамедлительно приняли боевое построение. «Это было похоже на двадцать молний, возникших из рощи, — вспоминал Чавес. — В мгновение ока мужчины приступили к активным действиям. Они вытащили ножи, осыпали нас тучей стрел. Одна из них пролетела так близко от меня, что чудом не попала в голову. Индейцы считали, что мы собираемся их атаковать. Дело даже дошло до рукопашной схватки с солдатами. Я схватился за пистолет и выстрелил в воздух. Приказал моим парням, чтобы они отступили. К счастью, обошлось без раненых».
Категорический приказ солдатам «не стрелять!» дал индейцам возможность без потерь покинуть «поле битвы». Отряд ещё некоторое время следовал за племенем. Неожиданно послышались женские крики: одна из индианок попала в стремительный речной водоворот. Всё это происходило «венесуэльской зимой», которая ничем не отличается отлета, если не считать частых проливных дождей. Река Каньо-Карибе превратилась в бурный поток и стала опасной. Индианка выбивалась из сил, в плетёной заплечной сумке виднелась черная головка ребенка. Индианка тонула, но продолжала крепко сжимать нож в руке. «Никогда, пока я жив, не забуду глаза той женщины, — вспоминал Чавес. — В её взгляде, направленном на меня, было столько испепеляющей ненависти, что это потрясло меня. Она то исчезала в воде вместе с ребёнком, то снова появлялась на поверхности».
Чавес забил тревогу:
— Ещё немного, и они утонут. Надо спасти их!
Но проводник исступлённо закричал:
— Капитан, стреляйте, стреляйте в неё!
Чавес опешил:
— Зачем? Им надо помочь!
— Убейте их, это — животные! Этот чертёнок, когда вырастет, будет пускать в нас стрелы!
Но Чавес распорядился иначе, и солдаты помогли женщине выбраться на противоположный берег, на котором угрожающе столпились её соплеменники.
Этот случай заставил Чавеса задуматься. Почему даже крестьяне, люди, как правило, бедные, неграмотные, с презрением относятся к индейцам? Только ли из-за сложившихся расовых предрассудков, лишающих индейцев человеческой сути? Но ведь и в нём, Чавесе, есть индейская кровь. Что, он должен стыдиться её? Стыдиться того, что является частью его собственной природы?
