Пришел к губернатору и прямо сказал: «Нам более говорить нечего!» Он начал извиняться, я подал ему письмо к шефу и сказал: «Я дал вам слово показать вам, что я пишу, — прочтите». Прочитав, побледнел и сказал:
— Вы так писать не можете!
— Отчего?
— Я буду жаловаться на вас!
— Тем лучше, скорей объяснятся ваши действия.
— Вы не пошлете.
Я кликнул жандарма, запечатал у губернатора и приказал отнести на почту.
Кто такой губернатор Загряжский? Он был в отставке капитаном Преображенского полка. 14-го декабря он явился к дворцу. Государь несколько раз посылал Якубовича[181] образумить бунтовщиков и убедить их, чтоб покорились. Якубович шел к мятежникам, и Загряжский за ним. Якубович, вместо убеждения, говорил: «Ребята, держитесь, наша берет, трусят, ура! Константин!», и бунтовщики кричали: «Ура, Константин и супруга его Конституция!» Якубович возвращается и докладывает: «Изволите слышать, они с ума сошли, хотели в меня стрелять».
Так было несколько раз, и всякий раз ходил и один раз перевязал ногу платком, прихрамывая, будто его ударили по ноге.
Государь не забывал усердия и сказал в[еликому] к[нязю] Михаилу Павловичу: «Я видел усердие Загряжского, спроси его, чего он хочет?» В. к. Михаил спросил Загряжского:
— Чего ты хочешь?
Загряжский, не задумавшись, отвечал:
— Желаю быть губернатором.
— Не много ли будет?
— Для государя все возможно!
И вот Загряжский чрез разные метаморфозы — губернатор в Симбирске. Это я знаю от него самого.
Загряжский был очень недурен собой, среднего роста, строен, всегда щеголь, образования — для гостиной, недурной актер. Дела, бумаги — для него дело постороннее.
Застаю Загряжского, подписывает кучу бумаг:
— Как же это вы не читаете?
— Пробовал читать, ничего не понимаю; пробовал не читать — все равно, так лучше не читать — результат один.
Был рекрутский набор; для приема в Симбирск приехал майор Юрьевич, а для наблюдения в губернии флигель-адъютант[182] полковник Крутов. Высочайше повелено: при приезде флигель-адъютанта, хотя бы и младшего чином, жандармский штаб-офицер обязан явиться к нему; но не позже как на другой день, хотя бы генерал-адъютант, обязан отдать визит. Я вообще был строгий исполнитель служебных обязанностей, немедля явился к флигель-адъютанту Крутову; он принял меня, как петербуржец — вежливо, ласково, как милый товарищ. Прошло два дня — не едет ко мне, думаю, верно не знает распоряжения. Между бесконечными моими рассказами из жизни, я напомнил Крутову, что он обязан быть у меня. Он расхохотался, любезно назвал меня мелочником и что подобная претензия не достойна меня и проч. Я доказывал ему, что моя служебная сила зависит от наружного уважения ко мне, и уверял, что не приму его. Не поехал ко мне Крутов, но мы остались приятелями.
Рекрутский набор шел; слышу, майор Юрьевич берет взятки, но это тогда была вещь обыкновенная. Несколько помещиков жаловались мне, что помещичьего рекрута не принимают без пяти полуимпериалов[183]. Один коротко знакомый мне отдавал своего лакея; я видел его: молодчина, 9-ти вершков роста, молодой, красавец. Приказав вести его в присутствие, пошел и я туда же; дошла очередь до лакея; майор Юрьевич посадил его на пол спиною к стене, ноги его скосил в одну сторону, и оказалось — одна нога короче, закричал: «Затылок!» Я, как не имеющий права вмешиваться, молчал, но когда советник отмечал в книге, я шепотом попросил мне выписку, за что забракован. Услыхал неразумный майор, поднял шум, заходил петухом и говорил грубости, что всякий тут мешается и проч. Я, не выронив и полслова, напомнил тихо председателю правило на зерцале. Добряк председатель Огнев остановил расходившегося майора. Я составил записку о рекруте и майоре и подал флигель-адъютанту Крутову. Он объяснил мне, что майор родной брат служащего и в большой силе при дворе[184], что он ничего не может сделать, и советовал мне не мешаться в дела майора Юрьевича, что и мне будут неприятности. Крутов хотел возвратить мне записку, но у меня были заняты руки, что я не мог взять записки, и она осталась у Крутова. Один небогатый помещик, хорошо знакомый, просил моего участия сдать рекрута с небольшим изъяном. Я своего унтера[185] преобразил в мужика отдатчика, дал ему пять полуимпериалов, четыре мужика при нем. [Из последней комнаты в дверях сделал отверстие и посадил двух свидетелей.] Унтеру приказано — отдавая деньги майору, уронить на пол. Рекрут был принят.
В городе громко говорили о сцене в присутствии и удивлялись, как я перенес молча. Один только старик почтмейстер Лазаревич, выслушав, сказал:
— Господа, та собака, которая не лает, всегда больно кусается, я за майора и гроша не держу, он пропадет.
Набор кончен, майор набрал до 8-ми тысяч руб., но в Симбирске же и проиграл, бедный. Я составил о всем подробную записку и упомянул, что Крутов не отдал мне визита.
В феврале, вечером, пью чай. Буря, метель страшная, колокольчик у ворот; входит ком снега и говорит:
— Имею честь явиться! Прошу извинения, виноват кругом!
Это был флигель-адъютант полковник Крутов. За чаем рассказал, что его очень бранил Бенкендорф за неотдание визита.
— На балу у Фикельмона[186], танцую кадриль с государыней; только кончил, фельдъегерь подал бумагу: ему приказано немедля отвезти меня в Симбирск, а мне своеручно произвести следствие о злоупотреблениях майора Юрьевича при рекрутском наборе. Мне предписано содержать под строгим надзором майора Юрьевича до окончания следствия.
Флигель-адъютант Крутов остановился в доме губернатора. Крутов не имел понятия, как приступить к следствию; Загряжский дал ему чиновника, служащего у него по особым приключениям[187]. На другой день я узнал, что допрашивал и писал чиновник. Я к полковнику Крутову и тут сказал:
— Говорят, будто бы следствие делает чиновник?
Перепугался, побледнел Крутов, забожился, заклялся честным словом и проч., что это неправда. Мне жаль было беднягу, я сказал, что удовлетворен и верю ему. Привезли майора Юрьевича под арестом унтер-офицера и солдата. [Я так устроил, что мимо его квартиры в отдельном доме не прошел ни один человек.]
Приехал граф Протасов; он состоял при особе государя, полковник. Удельные имения[188] были разбросаны по всей России; неудобно и дорого было управление, предполагалось: удельных крестьян возвратить в казну, а симбирских казенных крестьян, тысяч до четырехсот, обратить в удельные. Это и поручено было гр. Протасову. После него приехал жандармский полковник Флиге. Граф Протасов — добрейший, благороднейший человек, но страшный педант службы.
