Засиделись мы до рассвета. Не помню даже, о чем вели беседы за столом, потому что после нескольких настойчивых попыток нас оставили в покое. Мы сидели на веранде, я принес ей шаль. И говорили, говорили... О чем только мы не говорили...
Потом всех отправили спать, а на следующее утро мы выехали домой в починенном за ночь ландо. И прощание получилось каким-то торопливым, скомканным, как то всегда бывает по утрам...
6-е августа
Стало быть, едем, сидя друг напротив двух. Батюшки и матушки в данном случае. Матушка дремлет, батюшка хмур и сосредоточен, а я все еще как бы веду беседу с Полин.
- Знавал ли ты в Бессарабии некоего Раевского Владимира Федосеевича? вдруг довольно резко спросил мой визави.
- Начальника дивизионной школы майора Раевского? - я улыбнулся. - Больше чем знавал. Смею сказать, добрыми были приятелями.
- Уж лучше не смей сего говорить, - проворчал мой бригадир. - Вчера слух прошел, будто арестован он и ныне содержится в тираспольской тюрьме.
- Господи, да за что же? - вырвалось у меня. - Умнейший и образованнейший человек, друг Пушкина ближайший. Александр Сергеевич Спартанцем его называл...
- Болтуны! - рявкнул батюшка. - Мы за отечество жизней своих не щадили, а как закончилась святая Отечественная наша, так и зашептались, зашептались кругом. И это нехорошо-де у нас, и то не славно, и третье в странах заграничных куда как лучше выглядит. Там, там, на полях Отечественной нашей, истинная цена проверялась, а не в умствующих лепетах ваших. Нет бы вино пить да за дамами волочиться - мало вам, не ценится уж ноне сие! А грязь на власти лить - то в цене, то - прогресс, то уж так современно, что и модой ныне заделалось. И Пушкин - такой же. Ну, дан тебе талант от Бога, так патриотизм народа воспевай, отцов да братьев своих старших. Певцом быть во стане русских воинов - вот каков долг любого русского таланта...
Что он там дальше бурчал, я уж и не слышал. Я о Раевском думал. О глухом каземате его, тощей свечой освещенном...
...Я, признаться, спорами тогда мало интересовался, а Пушкин с Раевским постоянно о чем-то спорили. О стихах, о народах, об истории: Раевский, помнится, как-то при мне Пушкину пенял, что тот в стихах бесконечно эллинских богов да героев воспевает, а о своих - будто и не было их у нас. О Великом Новгороде говорил, о Вадиме, о Марфе Посаднице...
И вдруг иное припомнилось. Вечер, конь оседланный возле моей мазанки. И голос Раевского:
- Урсула взяли. Прямо в дубравах его...
...Я тогда как-то сразу понял, что майор попытается спасти нашего романтического Медведя ("Урсул" - медведь на местном наречии) во что бы то ни стало. Да он и не скрывал этого:
- Могу я на помощь твою рассчитывать, Александр?
- Вполне, майор.
- Тогда никому ни слова. Я попытаюсь разузнать, где Урсулу содержание определено, а там и тебя извещу.
Разузнал быстро: уже на третий день мы с ним встретились. В том же погребке, у Думиреску. Безусых гусарских корнетов, к счастью, там на сей раз не оказалось.
- В крепостном каземате в Бендерах. Окно каземата выходит во двор, где три караула даже ночью. А, заметь, казематы, выходящие на Днестр, пустуют.
- Но там же стены прямо в реку обрываются.
- То-то и оно, что в реку, - вздохнул Раевский. - Рыбу ловить любишь?
- Терпения не хватает.
- Придется полюбить.
- Зачем?
- Добрые люди просили глубину реки у самого замка замерить. А удобнее всего сделать это с удочкой в руках. И - в полной войсковой форме.
- Да кто же в офицерском мундире рыбу ловит, майор?
- Оригинал ты, Александр, понимаешь? Большой оригинал. Часовой со стены увидит офицера и даже не окликнет.
- Готов допустить. Но как ее замерять, глубину эту? Удочкой, что ли? И где именно?
- С тобой два гребца будут. Молчаливых.
А вот рядом молчания у меня не было:
...- Дурно крепостное право, спору в том нет, согласен. Но размах наш российский надо во взоре умственном держать, земли тощие, морозы. Морозы да снега - из-за них Россия спать обречена по полугоду. Как медведь. И чтоб медведь этот с голодухи лапу не сосал, им управлять нужно! Вот в чем роковая особенность наша, вот в чем, как бы сказать, особый путь. Ну, не Европа мы. Не Европа! И не будем ею, сквозняк один от этих окон прорубленных...
Батюшка все ворчал, матушка все дремала. А я опять в прошлое, в прошлое ушел, ощущения свои вспоминая...
...И главным в этих ощущениях тогда было - мистификация. Залавливают меня, юнца доверчивого, в некую веселую игру, которая и закончится развеселой пирушкой с хохотом и остротами. Правда, Раевский мало для подобной роли подходил: был и весьма образован, и сдержан весьма, даже суров подчас недаром Пушкин его Спартанцем именовал. Но розыгрыши очень тогда ценились, любили их придумывать, кишиневское общество и удивляя, и развлекая, а то и фраппируя. "Ладно, думаю, почему бы не поучаствовать..."
- Такова первая твоя задача, Александр. Когда решишь ее, скажу о второй.
Поскакал в Бендеры задачу исполнять. Лодка - в условленном месте, два гребца в ней, молчаливых и настолько черноусых, что так и тянуло за усы эти их подергать. Но - воздержался: играть - так по правилам. Молча поплыли к крепостным стенам. Один лодку на течении удерживает, чтобы не снесло, второй глубину веревкой с грузом замеряет, а я усердно червячка в воде отмачиваю.
Часовой на стене появился. Постоял, посмотрел на нас, но не окликнул. Решил, видно, что офицер и впрямь в тихое помешательство впал.
Замерили беспрепятственно, о чем не без тайного азарта и доложил я майору, а где-то в глубине мелькнуло: "Ну, мол, еще что удумал?"
* * *
И впрямь, не унимается Раевский:
- Задача вторая, Александр. Прутья, из коих решетки сделаны, разогнуть сумеешь?
- Чтобы решетки гнуть, надо сначала в каземат попасть, майор. Даже если я, предположим, и подстрелю кого-нибудь на дуэли, меня в кишиневский острог определят, но уж никак не в крепость.
- Тимофей Иванович Збиевский, комендант крепости в Бендерах, большой любитель понтировать. Но - в своем кругу. А круг - полицмейстер Бароцци.
- Не имею чести быть знакомым.
- Евдокия Ивановна Бароцци - родная сестра Пущина. Мы с Пушкиным как-то навещали их. Почему бы ему не повторить посещение? Разумеется, с нами вместе?
- Откажется, - сказал я, подумав. - Он мне говорил, что какой-то роман начал. Значит, его уже не оторвать.
- Попытаюсь.
Признаться, не по душе все это мне стало. Зачем в мальчишескую затею Александра Сергеевича втягивать? За ним и так в шестнадцать пар глаз наблюдают.
- Может, избавим Пушкина от этих забав, Раевский?
- Пушкин уедет до всех наших авантюр, Александр. Подальше. Скорее всего, в Одессу.
- Ну, и сколько я должен проиграть этому коменданту, чтобы согнуть решетку?
