Публий два дня простоял в раздумье перед каменной твердыней Газдрубала. Дольше ждать было нельзя: каждую минуту могли появиться другие карфагенские войска. На третий день план у него был уже готов. Заметив, что воины со смущением и беспокойством смотрят на отвесные утесы и головокружительные обрывы, он весело воскликнул, что глупо сделали пунийцы, взобравшись так высоко, ибо он запрет здесь врагу всякий путь к спасению. Было только два выхода из ущелья, где укрепился Газдрубал. Публий послал вперед экстраординариев[62] и метателей дротиков, приказав им занять оба эти прохода. Сам же он стремительно повел легковооруженных воинов против врагов, стоявших на нижней террасе. Подъем был очень тяжел. Приходилось преодолевать обрывы и лезть почти по отвесной крутизне, а сверху непрерывно сыпались стрелы и камни. «Но их твердость духа и умение брать города преодолели все» (Ливий).
Достигнув первой террасы, они обрушились на балеарцев и африканцев. Те не устояли, были смяты и бежали к лагерю. Не дав им времени опомниться, Публий двинул против них все легкие отряды; остальное войско разделил на две части: половину взял сам, половину дал Гаю Лелию. Он стал обходить холм с левой стороны, пока не нашел более или менее доступный подъем. Быстро преодолев его, он ударил на врага с фланга. Одновременно с правого фланга ударил Лелий, поднявшийся с другой стороны. Все это произошло так быстро, что Газдрубал не смог приготовиться. «Он оставался на месте в том убеждении, что достаточно защищен самим местоположением и неприятель не отважится напасть на него» (Полибий). В результате он даже не успел построиться к бою, а римляне уже напали на него со всех сторон. Карфагеняне были в смятении, и бежать было некуда: как и предсказал Сципион, он запер их в неприступном ущелье — они оказались в ловушке. Видя это, Газдрубал немедленно бросил войско на произвол судьбы и бежал, остальные тщетно метались по холму; исход битвы был плачевен для пунийцев: 8 тысяч они потеряли убитыми, 12 тысяч — пленными. Это составляло около двух третей войска Газдрубала (Polyb., X, 38, 7 — 39; Liv., XXVII, 18).
Разбив Газдрубала, Публий тут же занял его лагерь. Едва он успел это сделать, как появились Магон и Газдрубал, сын Гескона, со своими армиями. Но, увидав, какую позицию занял римлянин, они молча постояли у подножия горы и удалились.
Многие советовали Публию немедленно гнаться за Газдрубалом. Но военачальник римлян отверг этот план (Polyb., X, 10, 11; Liv., XXVII, 20).[63] Захватив лагерь Газдрубала, Сципион всю добычу раздал воинам (Liv., XXVII, 19). Что до пленных, то всех испанцев он тотчас же отпустил без выкупа. Это вызвало бурю восторга: иберы — его союзники и вновь обретшие свободу пленники — кинулись к нему, толпой окружили, осыпая словами самой горячей благодарности. И все без исключения величали его теперь царем. И ранее Публий пытался их останавливать, теперь же он вынужден был обратить на это серьезное внимание. «Собравши иберов, он объявил, что хотя и желал бы казаться для всех и быть на самом деле человеком с царской душой, но не желает ни быть царем, ни именоваться таковым, и посоветовал называть его военачальником» (Polyb., X, 40, 2–5; ср.: Liv., XXVII, 19). «Разумеется, и за это уже по всей справедливости можно было бы дивиться благородству этого человека. В юном возрасте он был превознесен судьбой на такую высоту, что все покоренные народы сами собой пришли к одинаковому решению называть его царем; невзирая на это, он совладал с собой и отверг почетное выражение восторга» (Polyb., X, 40, 6).
Во время битвы Публий захватил много коней; отобрав из них триста, он подарил их Андобале. Остальных раздал тем, кто лошадей еще не имел. В это время произошел один небольшой эпизод, который тогда прошел незамеченным, но потом имел большие последствия. К Сципиону подошел квестор и сообщил, что среди пленных африканцев есть нумидиец, совсем еще мальчик, вызвавший у него жалость своей юностью и красотой. Публий велел его позвать. Успокоив ребенка ласковой речью, он спросил, кто он и как очутился среди боя. Оказалось, что это Массива, племянник Масиниссы, что дядя запретил ему участвовать в битве, но ему так захотелось взглянуть на сражение, что он тайком выбежал из дому, смешался с воинами, но тут его сбили с коня, крепко связали, и вот он здесь. Римский военачальник спросил тогда с улыбкой, не хочет ли Массива вернуться к своему дяде. Мальчик даже заплакал от радости. Сципион подарил ему золотое кольцо, расшитую золотом одежду и коня в богатом уборе взамен того, которого он потерял. Он дал ему и провожатых, наказав отпустить их, когда найдет нужным. Массива благополучно достиг дяди, и об этом случае вскоре все забыли (Liv., XXVII, 19).
До зимы Публий не покидал гор, с наступлением же холодов ушел в Тарракон. А карфагенские вожди тем временем собрались на совет, чтобы обсудить положение. Они были страшно напуганы, они твердили, что военачальник римлян успел обольстить сердца иберов, что ни на кого уже нельзя положиться. Газдрубал, сын Гескона, предлагал бежать к океану в Гадес, где еще не слыхали ужасного имени Сципиона. Газдрубал же Баркид решил, пока его отряд не успел разбежаться, немедленно идти в Италию к Ганнибалу. Магон поддержал их, сказав, что испанцев надо скорее увести подальше от мест, где гремит имя Сципиона. Решено было, что Магон передает войско брату, а сам отправится на Балеарские острова, где и наберет новое войско. Газдрубал, сын Гескона, уйдет в далекую Лузитанию и будет тщательно избегать сражения со Сципионом.
Ловкий и неуловимый Масинисса должен был со своим отрядом блуждать по союзной римлянам Испании, внезапно нападая на друзей римлян, разоряя их города, но от встречи с ними самими уклоняться (Liv., XXVII, 20). На этом они расстались и разошлись в разные стороны. Газдрубал Баркид двинулся к Альпам. А ведь он несколько лет назад ответил решительным отказом на требование карфагенского правительства идти на помощь Ганнибалу. Он отвечал, что это означало бы уступить Иберию римлянам. Теперь же он добровольно покидал страну, где вырос, где провел всю жизнь, где одержал столько блестящих побед. Он поступал так потому, что не сомневался, что война в Испании проиграна, и спешил удержать хотя бы Италию. Но рок сулил ему иное. Не прошло и года, как он погиб в Италии со всем своим войском, так и не сумев соединиться с братом.
Велика была слава Публия Сципиона. Это имя повторяли с восторгом и ужасом по всей Испании. Слух о нем докатился до самой Африки. Его подвиги вселили неслыханные надежды на успех в сердца его соотечественников. Но помощи от них по-прежнему не было. Более того, из Рима пришел приказ из имевшихся у него восьмидесяти судов отослать на родину пятьдесят (Liv., XXVII, 22; 50).
