время не мог ничего ответить, только спросил разрешения сходить за книгами и рундуком с одеждой, но он поклялся, что не спустит с меня глаз, а если попытаюсь скрыться, то перережет мне горло, и при этом взялся за абордажную саблю» (142). На время Эквиано лишился дара речи. Обсуждая с Куином надежды и планы, он позабыл, как трудно таить секреты на борту судна. Как позже заметил один адмирал, «нигде люди так не скучены, как на военном корабле. Можно сказать, что жизнь любого члена экипажа буквально выставлена на всеобщее обозрение. Скрыть нельзя ничто, услышат даже шепот… В таком сообществе ничего нельзя сделать в частном порядке, даже порыв страсти не удается утаить». [143]
Несколько оправившись от потрясения и «собрав все свое мужество», Эквиано заявил Паскалю, что «я свободный человек и по закону он не вправе так со мной обращаться». Оба они сознавали, что де факто рабство не считалось законным ни в Англии, ни на королевском флоте. Однако статус рабства в Англии не был прояснен де юре, поскольку на этот счет не существовало никакого «положительного», или писанного, закона, принятого парламентом. Поэтому для обоснования своих позиций противникам и защитникам рабства приходилось апеллировать к обычаям судебной практики и концепции натурального права. Определение статуса рабства было оставлено скорее на усмотрение судебной, нежели законодательной, власти. Многие полагали, будто законность рабства была установлена в 1729 году, когда генеральный атторней сэр Филип Йорк и генеральный солиситор Чарльз Толбот представили частное мнение о законности рабства на территории Англии, состоявшее в том, что статус раба не меняется после крещения и что «хозяин вправе принудительно вернуть его на плантацию». [144] Но авторитетность мнения Йорка-Толбота как юридического прецедента подвергалась сомнению на основании других судебных актов. Так, в 1569 году в решении по делу Картрайта о рабе, ввезенном из России, рабство на английской земле объявлялось вне закона [145], а в 1763 году лорд-канцлер Роберт Хенли отметил, что раб становится свободным, как только нога его ступит на английскую землю [146]. Но то были единичные и не опубликованные решения, чьи юридические последствия не стали общепризнанны, хотя в 1753 году Джейн Коллиер уверенно утверждала, что в Британии «покупка рабов не разрешена», [147] а знаменитый юрист сэр Уильям Блэкстоун, позднее все же смягчивший свое утверждение, в первом издании «Комментариев к законам Англии» (Лондон, 1765) заявлял, что «раб или негр становится свободным в то мгновение, когда ступает на землю Англии». [148]
Сочувствующие Эквиано члены команды по мере сил противились приказанию капитана и предлагали товарищу слова поддержки: «[Паскаль] твердо вознамерился отправить меня на первом же [судне], которое согласится меня принять. Команда баркаса едва гребла против своей воли и несколько раз хотела пристать к берегу, но он им этого не позволил. Кое-кто пытался утешить меня, уверяя, что он не может меня продать и что они заступятся за меня, я приободрился, и во мне стала просыпаться надежда, поскольку он уже спросил на нескольких кораблях, не возьмут ли там меня, но ему везде отказывали». Спустившись ниже по реке, Паскаль, наконец, сумел сговориться с Джеймсом Дорэном, капитаном купеческого судна Charming Sally, согласившимся купить Эквиано и забрать на остров Монтсеррат, как только судно присоединится к собиравшемуся в Портсмуте конвою, чтобы отплыть под вооруженной охраной в Вест-Индию.
Дорэн быстро утвердил свою власть над новым рабом:
Капитан Дорэн спросил, знаю ли я, кто он, и я ответил, что нет. «Ну так вот, – проговорил он, – с этого момента ты мой раб». Я возразил, что мой хозяин не вправе продавать меня ни ему, ни кому-либо еще. «Отчего ж, – спросил он, – разве твой хозяин не купил тебя?» Я признал, что так оно и было. «Но я служил ему много лет, – сказал я, – и он забирал все мое жалованье и призовые, и за всю войну я получил лишь один шестипенсовик, а кроме того, я был крещен, и по закону страны никто не вправе меня продавать». И еще я прибавил, что много раз слышал, как это говорили хозяину и стряпчий, и иные люди. На это они заметили, что говорившие такое не были мне друзьями, на что я ответил, что было бы странно, если бы другие не знали закон так же хорошо, как они. (143)
Дорэн сказал Эквиано, что тот «слишком много болтает по-английски», признавая тем самым, что Эквиано ориентируется в касающихся его юридических прецедентах лучше, чем могли ожидать он или Паскаль. У Дорэна не нашлось иных аргументов, кроме угрозы физической расправы: «…если я не буду вести себя хорошо и спокойно, то у него найдется способ меня проучить» (144). Сила явно была на стороне Паскаля и Дорэна, и они были не прочь применить ее против Эквиано. Но на его стороне мог оказаться закон, и то, что им пришлось прибегнуть к хитрости и угрозам, подтверждает, что они, вероятно, это понимали.
Почти за четыре года до этого Комитет Адмиралтейства установил прецедент, очевидным образом применимый к случаю Эквиано. Запутанное дело началось в середине декабря 1758 года, когда Уильям Кастилло направил премьер-министру Уильяму Питту свою «Покорно петисию» [149], в которой утверждал, что родился на Барбадосе и был «в год 1752-й привезен в Англию Джеймсом Джонсом, штурманом корабля Его Величества Northumberland» [150]. В Плимуте его крестили, «что я всепокорнейше воспринял как жалующее меня привилегиями свободного лица». Но затем Джонс велел его «доставить на борт Hunter Tender у Тауэра, откуда выслать в железах в почтовом дилижансе в Портсмут». И теперь он находился «на борту корабля Его Величества Neptune в Спитхеде, в ошейнике днем и закованный в железо ночью в ожидании отправки на первом же судне, направляющемся на Барбадос, для продажи». Ссылаясь на «привилегии свободного человека, которые я покорнейше полагаю себя обретшим согласно законам этой земли» и «желая служить на борту корабля Его Величества, на коем обретаюсь ныне», Кастилло искал защиты от возвращения в рабство. Питт переправил петицию в Комитет Адмиралтейства, который предписал капитану портсмутского порта адмиралу Фрэнсису Холбёрну расследовать дело.
В ответ на запрос Холбёрна Джонс представил собственное объяснение, существенно противоречившее доводам Кастилло. По Джонсу выходило, что бывший «Кастальо Смит» сам переименовал себя в «Уильяма Кастальо», дабы выказать независимость, что весьма обычно для освобожденных или выкупившихся рабов. Словно не признавая права Кастилло на новую идентичность, Джонс последовательно именует его «Кастальо». Джонс и Кастилло познакомились в порту Бостона в Массачусетсе в 1751 году, когда служили на одном торговом судне. Джонс согласился
